Медведь и Журналист. Две истории о нашей войне

С 24 февраля, начала полномасштабного вторжения, в Украине, наверное, не осталось ни одного человека, которого не коснулась война. У каждого из нас есть друзья, школьные товарищи, родственники и коллеги, которые с оружием в руках защищают нашу страну от рашистской нечисти.

И среди нас есть герои, которые с началом войны, отложили в сторону ноутбуки, взяв в руки автоматы: два журналиста Sport.ua – Михаил Шаповалов и Максим Гаптар – в рядах ВСУ противостоят врагу на самом передке, откуда все мы ждем новостей об освобождении наших территорий и людей, которые находятся в оккупации.

Война для них началась по-разному. Миша, харьковчанин, встретил 24 февраля на «ночной смене» на сайте. В пять утра, наблюдая в окна канонаду со стороны Белгорода, написал в редакционный чат: «Кажется, понеслась». А уже через пару дней со словами: «*уй им, а не Харьков» пошел в местную тероборону, откуда перешел в спецподразделение ВСУ.

Макса война застала в Испании, где он был в командировке на матче сборной Украины по баскетболу. В Украину он вернулся транзитом через Данию, где у него живет сестра. Пригнал бус для ВСУ и гуманитарку, которую там удалось собрать, и вернулся к работе. Но через какое-то время, уже летом, написал одному из нас: «Я пойду, там сейчас нужен больше».

Ниже истории двух парней, которыми мы гордимся и ждем с Победой.

История №1: Миха Шаповалов

– Как для тебя началась война?
– Так получилось, что в ночь с 23 на 24 февраля я работал на ночной смене до 6 утра. И как раз в пять часов началась мощная и долгая канонада. А живу я недалеко от окружной, как раз в сторону Белгорода. Я понял, что все, началась война.

Поначалу, особенно в первый день, состояние было полушоковое, потому что от российской границы до Харькова всего 30 км, и я думал, что возможен такой вариант, что я проснусь, а российские танки стоят где-то уже у нас на площади. Даже до военкомата не успеешь добежать. Но российские танки сразу зайти не смогли, потому что их встретили, как полагается.

На второй день я пошел в Центр крови, а его как раз обстреляли за полчаса до моего прихода. Там были 200-е гражданские. Началась эвакуация в подвал, я помогал переехать, переносил оборудование. Там была куча гражданских людей, которые тоже пришли сдать кровь. Они прятались от обстрелов в подвале, мужчины также помогали переносить оборудование.

Я знал, что у нас не работают военкоматы, работал только штаб ТРО. Мой товарищ пошел туда записываться в первый день, но сказал, что, во-первых, там большие очереди, а, во-вторых, все очень долго. Туда не было большого смысла сходу идти. Уже первого марта в здании Обладминистрации у нас был сформирован Штаб защиты ОГА. В 10 утра туда как раз прилетели две ракеты. Я собрал рюкзак и поехал добровольцем уже на войну, чтобы все не пропустить. Сразу был приписан к определенной боевой группе и началось.

– Какая у тебя до этого была военная подготовка?
– Я не милитарист, у меня и формы никогда не было, начиная с военки. Берцев не было. Я приехал в гражданской куртке, с гражданским рюкзаком, в кроссовках – тот еще воин.

Во время учебы я два года проходил обучение в военном университете (3-4 курс), военных кафедр у нас уже не было. Военка была, грубо говоря, для того, чтобы получить звание и не идти уже в армию. Там у меня была специальность «военный психолог», но что-то мне не кажется, что удастся по ней поработать (смеется - прим.). Никогда не думал, что звание младшего лейтенанта мне пригодится напрямую, но оказалось, что пригодилось.

– К чему было привыкнуть тяжелее всего?
– Если совсем по-честному, то сложнее всего привыкнуть к долб******** приказам. У меня это так и не получилось и не думаю, что когда-то получится. Потому что есть такие вещи, что на уши не натянешь. Вообще, сложно привыкнуть к напряжению, когда идет обстрел. Когда ты понимаешь, что в любой момент следующая мина может быть твоей. Ты осознаешь риски, но где-то в глубине это напряжение все равно накапливается с каждым выстрелом и дает о себе знать.

– Харьковскую область начали освобождать еще весной. Что тогда не получилось?
– Мы были в северной части. Освободили Русскую Лозовую, Питомник. Но мы их освободили потому, что, как я понимаю, кацапы от нас не ожидали ни таких действий, ни такой наглости. А когда поняли, что мы готовы идти дальше, то они серьезней подготовили оборону, окопались по-жесткому. И биться о нее лбом не было никакого смысла. Тем более, еще одно освобожденное село никак не может обезопасить Харьков от ракетных ударов. Они все делают из границ россии. Плюс РСЗО долетает, им не нужно заходить в Харьковскую область, чтобы обстрелять город. Сколько смогли, освободили тогда, потом немного задержались, а закончилось это тем, что они, по факту, съеб***** сами. Наши заходили уже на брошенные позиции. И очень хорошо, иначе пришлось бы выжигать до земли целые села. Они там три месяца окапывались.

А в Волчанске есть большая меловая гора. Говорят, что там построили целый подземный город. Если бы это уничтожать и пробивать, то это на месяцы работы. Слава богу, что пока все так.

– Как держать себя на передовой? Как не бояться?
– Не уверен, что со страхом нужно как-то бороться. Потому что это неотъемлемая часть человеческой психики. Мне об этом когда–то говорил тренер по тхеквондо. Не боятся только те, у кого не все в порядке с головой. И они, в основном, долго-то и не живут. Плохо, когда не ты управляешь страхом, а страх управляет тобой. Да, порой страшно, но сказать, что какой-то кромешный ужас и бежать-бежать-бежать – пока такого не было.

В первый день войны было страшно, потому что было непонятно. Что делать, куда идти. Не поймает ли тебя какой-то патруль кацапский. Страх – это неизвестность, и чем непонятнее ситуация, тем страшнее. А когда ты понимаешь, что вот ваши позиции, а там кацапы, у вас такая задача поставлена – это работа. Как картошку копать. Нудная, тяжелая, но необходимая работа.

– Поднялся ли боевой дух у военных после освобождения Харьковской области, Изюма, Лимана и успехов возле Херсона?
– Больше поднялся не потому, что по карте много освободили, а из-за того, что была операция, она была хорошо спланирована и она привела к успеху. Даже если бы мы освободили меньше территорий, все равно было бы приятно. Когда мы что-то делаем правильно и получается удачно, это радует. Тешит, что оказывается, мы вот так вот можем. Взять, красиво отработать и иметь классный результат. Конечно, это всем понравилось, и народ хочет добавки.

 

 

 

 

 

Посмотреть эту публикацию в Instagram

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Публикация от Mihail Shapovalov (@fairplay_ua1)

– Перед началом войны в Харькове было очень много сторонников «русского мира». Какая сейчас ситуация?
– Сторонников «русского мира» я особо не видел с 2014 года. У нас даже самый крупный полуватный паблик «Труха» резко украинизировался за полдня 24 февраля. К 12 дня это был самый проукраинский паблик. Потому что, когда по голове начинает ***шить ракетами, у людей наступает некое прозрение. И они вынуждены сделать выбор. Я бы не сказал, что у нас было много явных фанатов «русского мира», ведь в 2014-м они получили ***ды и с тех пор стали неявными. Ну а после начала войны их стало еще меньше.

Русских сейчас ненавидят все, потому что нельзя иначе относиться к государству, которое обстреливает тебя ракетами, которое отправляло танковые колонны, чтобы захватить город. россия хочет Харьков, но Харьков не хочет россию. Думаю, что такое понятие, как пророссийские взгляды, для Харькова уже в прошлом. Если не считать парочки городских сумасшедших, но мы их в расчет не берем.

– А как насчет наводчиков?
– В большом городе любой дурачок может написать в специальный руснявый паблик, что вот там-то и там-то база ТРО. Но, с другой стороны, они пишут много всяких глупостей. К примеру, у нас на перекрестке было расположение роты. И в российских пабликах я видел, появлялось, что там-то и там-то укропы, и у них там главный штаб ТРО. А там была самая обычная рота, человек 60. Но в семье не без урода, в большом городе кто-то да и стучит. Пусть себе и дальше стучат, рано или поздно постигнет их кара.

– Какой у тебя позывной и почему такой?
– Позывной у меня – Ведмідь. Получилось странно, потому что его придумал человек, который знал меня до этого один день. Он предложил, я согласился. А так получилось, что медведь – мое тотемное животное с раннего детства. Я очень люблю медведей, много про них знаю. Наверное, это мое самое любимое животное. Поэтому я принял такой позывной с удовольствием и пользуюсь им. Да, он не оригинальный, но для меня он много значит.

– Как ты обустраиваешь свой быт на войне?
– Смотря, где. Дело в том, что мест дислокации мы сменили с десяток, это не считая мест, где приходилось временно ночевать ночь или две. А так много переезжали, меняли располаги. Я уже привык быть «на рюкзаках». Сильно много и не надо. Нужны каремат+спальник, одежда, какие-то мелочи. Единственное, что я по возможности вожу с собой турку, чтобы варить кофе на маленькой газовой горелке. Так вкуснее и уютнее. Опять же, где-то на выходах берешь с собой по минимуму и работаешь, как работаешь. А в располаге можно повольготнее, можно и шмотки разбросать. Потихоньку привыкаешь, на самом деле, хотя мне всегда было не очень комфортно в новых местах.

– Как живется без алкоголя?
– Забавно. Как только я пришел, мне сказали, что у нас сухой закон. Я сказал: «Хорошо». На этом договор был заключен. В мирное время я себе позволял и нередко, и немало, а потом оказалось, что даже и не хочется. Нет ни желания особого, ни тяги – вообще ничего. Просто в один момент спокойно взял и перестал употреблять. И отлично себя чувствую, всегда голова свежая. Всегда отлично, когда просыпаешься. В общем, лафа, почему я так раньше не делал?

– Люди каких профессий с тобой воюют, как они пришли туда?
– У нас полностью добровольческое формирование, на 100%. Все пришли по собственному желанию. Кто-то с первых дней, кто-то чуть позже. Профессии очень разные, есть преподаватели, бизнесмены, водители маршруток, таксисты, журналисты, технари и так далее по списку. Думаю, что у нас можно найти представителя абсолютно любой профессии. Эти люди не понимают, что можно иначе. Когда начинается война, то все мужики делятся на два типа. Одни бегут за автоматом, а другие просто бегут. Это не значит, что первым не страшно или они бессмертные. Потому что пидо**** у ворот, фактически под городом, надо же как-то дать им отпор. Наверное, вот этим мы все и объединены. Иначе мы не можем и не умеем.

– Как проходит день, когда нет активных боевых действий?
– Всегда найдется, чем заняться. Есть хозяйственные задачи, есть задачи по боевой подготовке. Есть выезды на полигон, есть теория, есть повторение тактической медицины. Время от времени мы проходим повторные лекции, повторные занятия. А если есть время на отдых, его тоже нужно использовать по назначению. Можно либо учиться, либо отдыхать, чтобы потом быть во всеоружии и со свежими силами.

– Были ли за это время смешные истории?
– На одном из выездов в Купянске у нас была передовая позиция. Я там был долгое время, а потом нас сменил другой расчет. А там трасса, которая идет из города в направлении Луганска и россии. Мы заняли перекресток и стоим. Среди ночи на этот перекресток врывается кацапский БТР. Он просто быстро едет один, не стреляет. Пацаны прих**** от такой наглости и начали по нему стрелять. Бетер понял, что дело пахнет писюнами, водитель не справился с управлением и врезался в дом, наши взяли двух пленных чмонь.

Оказалось, что механик-наводчик «великой второй армии мира» был уверен, едет по «своим» землям. Ориентир у них был – фонарь! Он ехал просто по какому-то фонарю. И фонарь то ли перегорел, то ли другой включили. Я с этим механиком долго общался, причем он ехал в ночнике. Я спрашиваю: «У вас есть GPS?». Он говорит: «Нет, ничего такого нет». В итоге эти чмони привезли нам БТР с полным боекомплектом потому, что у них ориентиром был фонарь. Это нельзя придумать, и такое постоянно.

– Какой был самый тяжелый день за 200+ дней войны?
– А что, уже 200? Наверное, когда в Лозовой нас жестко и долго накрывали артой. За 15 минут мы умудрились поймать сначала миномет, потом полпакета «Града» и в завершение всего еще и танчик начал стрелять. Когда много кроют, то это тяжело. Еще и связи тогда не было. Не понимали, что делать, ситуация была немного сомнительная. Когда дают пи***, а что делать ты особо не знаешь. Но по итогу для нас все закончилось хорошо, населенный пункт мы удержали.

– Чувствуешь, что тебя как-то изменила война, и как именно?
– Даже не знаю. Я шутил, что те из нас, кто останутся в живых, в будущем обязательно потратят много денег на психоаналитика. А те, кому сильно не повезет, еще и на психиатра.

Думаю, что изменения точно есть, но сейчас тяжело осознать масштабы тех изменений. Думаю, что это будет понятно только после войны. Когда будет время остановиться, подумать, расслабиться. Когда не будет такого, что тебя каждую секунду могут дернуть на выезд или что–то еще. Потому что все равно постоянно находишься в напряжении. Думаю, что война изменила всех нас, но насколько сильно – узнаем только после ее завершения.

– Какие видишь варианты окончания войны?
– У нас вариант только один. Победа, выраженная в выход на границы 1991 года и закрепление на них, включая Крым. Более быстрый вариант победы заключается в гражданской войне в рф и развал ее как государства на кучу воюющих княжеств. Чтобы они все были раздроблены, воевали и нас не трогали.

В другом варианте следующая война будет через 5 лет, через 10 лет. Потому что жители рашки не мыслят себя без войны. Они не понимают, как им жить. Все эти имперские амбиции, все эти «деды наливали» и все прочее. Наша задача не только их выгнать до границы, а еще и сделать так, чтобы они боялись не просто с Украиной воевать, а даже в ее сторону смотреть. Если совсем грубо, то на одну ракету, которая летит из Белгорода в Харьков, из Харькова должны отправляться 10 ракет в Белгород. И только тогда эта ракета в Харьков не полетит. И вот тогда у нас будет мир. Si vis pacem, para bellum, то есть Хочешь мира – готовься к войне.

– Почему мы победим?
– У нас нет другого выбора. Это наша единственная дорога, по которой мы идем вполне уверенно. Есть консолидация общества, есть успехи, каждый занимается своим делом. Армия – своим, политики и международники – своим. Волонтеры волонтерят, кто может работать – работает, поддерживает экономику. На мой взгляд, система работает и едет в нужном направлении. Это будет еще долго, очень тяжело, будет много смертей, много разрушений. Но мы движемся правильно и уверенно. Обязательно победим.

История №2: Макс Гаптар

– Как для тебя началась война?
– Я поехал с командировкой от Sport.ua со сборной Украины по баскетболу на матч отбора на чемпионат мира против Испании в Кордобе. Мы прилетели 22 февраля вечером, но уже когда вылетали, была тревожная ситуация. Постоянно говорили, что будет нападение, и в ночь перед моим вылетом было большое обращение путина, где он рассказывал, что Украина – не страна и прочую фигню. И мы все ехали с тревогой. И с журналистами говорили, и баскетболисты постоянно читали новости. Должно было вводиться чрезвычайное положение и т.д.

Так мы готовились, а 24 числа я проснулся в номере в шесть или в семь часов. Захожу на «Украинскую правду», а там заглавными буквами: «ВОЙНА». И вижу, что ракеты летят везде, включил в номере телевизор, BBC и другие иностранные каналы, там постоянно об этом говорилось.

Было непонятно, состоится ли матч, но они решили играть. Команда сыграла ту встречу, и мы поняли, что обратно не будем возвращаться. Поехали в Мадрид, там пересидели. А потом убежище сборной предоставила Латвия. У меня был вариант поехать и туда, но моя сестра, уже 10 лет живущая в Дании, предложила отправляться к ней. Мы быстро определились, и я из Мадрида улетел к ней. Там прожил первый горячий месяц, пересиживал. Тогда же была надежда, что вот-вот все кончится. Меня не хотели отпускать, но я решил возвращаться. У меня в Украине родные, там мой дом. Было мнение – будет либо лучше, либо хуже, но ехать в любом случае нужно. Так я вернулся в начале апреля.

– Расскажи, когда ты решил пойти на войну, потому что для нас это стало неожиданностью.
– Я многих поставил уже перед фактом. Пожалуй, это был мой минус. Не хотелось говорить о своих планах раньше времени, вдруг что-то изменится.

Когда я приехал из Дании, мне стало гораздо лучше морально. В Черкассах война не ощущается, но когда ты в стране, где война, она ощущается больше, чем за границей. Там мы 24/7 сидели и листали новости. Дома немного отвлекаешься, и ты как-то в процессе. Есть тревога, комендантский час, в магазинах несколько иначе. Ты чувствуешь, что в стране что-то не так. Даже там, где супертыл. Начал работать, ходил в зал, но увидел, что война затягивается, и мне становилось морально тяжело. Мобилизация продолжалась, знакомые начали жаловаться, что повестки раздают, что это несправедливо. Говорили: «Что это у нас как в россии или днр, хватают на улице». И меня как-то бесило, что эти повестки другим раздают, а мне не давали. Было морально тяжело, будто я уклоняюсь. Морально я начал готовиться к тому, что рано или поздно война коснется всех.

Я начал собирать вещи, которые мне нужны будут, если вызовут. Берцы купил, форму запасную, кучу нужных вещей, которые нужны для военных. Аптечка у меня уже была, каску даже нашел. Но это был долгосрочный план, если когда-нибудь нужно будет идти позже. Это был конец весны.

Морально я решил, что нужно идти в военкомат и становиться на учет. Не было такого, что я шел добровольцем воевать. В военкомате мне дали обходной лист, сказали сдавать документы и проходить комиссию, чтобы получить военный билет и встать на учет. Меня еще упрекнули, что вот вам 32 года, почему вы вовремя не пришли и не стали на учет, что еще будет штраф за это. Я проходил медкомиссию полторы недели, меня никто не подгонял, но в конце при оформлении военного билета спросили о размере обуви и группе крови, и я понял, что они не только военный билет оформляют. После этого меня вызвал офицер и спросил, готов ли я защищать страну. Я ответил утвердительно, и меня пообещали отправить на учебу.

Я никому не говорил, ни родителям, ни на работе, потому что думал, что стану на учет, а потом через месяц или через два меня вызовут. Но сказали: сразу. Многие мои знакомые, кому давали повестки, отправляли домой и говорили, что мы вам перезвоним, если будет нужно. А я, должно быть, попал в такое время, что нужно было наполнять войска.

– Как проходило обучение?
– В учебке было видно, что многие физически не готовы. Мы ходили по 6 км и больше каждый день с полной экипировкой, с броней, с рюкзаками. И у людей не выдерживали суставы, болели колени. Постепенно дошло до того, что процентов 30 человек оставались на базе. Нас учили стрелять, учили тактике. Был ускоренный курс молодого бойца, показывавшего вооружение. Из АК стреляли постоянно, отрабатывали тактику (оборона, атака). Я считаю, что хорошо подготовили. Конечно, могло быть лучше, могло быть похуже. В других родах войск рассказывают, что они раза два за месяц постреляли и все. Мы с этим справлялись. Даже обращению с оружием ты учишься очень быстро, я даже удивлялся. Думал, что это тяжело, но прошла неделя и ты, условно, этот АК уже собираешь, разбираешь очень быстро его, понимаешь, что и к чему. Ничего там сложного нет, он проще телефона.

– К чему было привыкнуть тяжелее всего?
– Даже не знаю. Я морально себя готовил к тому, что нужно слушать, закрывать рот, потому что ты ни на что не влияешь. Трудно было, когда время неэффективно тратится. Так было в учебном центре. Трудно, когда много ненужного или стоим и ничего не делаем, хотя могли бы. Или когда обещают одно, а делаем другое.

Интересно, когда попадаешь в среду, где куча разных людей, много тех, с кем ты бы никогда в жизни не столкнулся и не общался. Но понимаешь, что с ними нужно вместе идти на задание. К дискомфорту и привыкаешь, и не привыкаешь. Постоянно что-то тебя или удивляет, или ты что-то делаешь, копаешь в грязи. Дожди очень морально выбивали, потому что каждый день нас переводили в другое место, из плохих условий в еще худшие, где еще мокрее и грязнее. И ты все делаешь механически, готовишь или роешь окоп, и вроде бы все нормально, но потом так «дзынь» в голове: «Блин, где я нахожусь и что я делаю?». Оно как-то рывками. Морально ты готов и знаешь, где находишься, но очень часто есть моменты, когда понимаешь, что это реальная война, и я реально здесь, а мог быть там. Или во время сильных обстрелов сидишь в окопе и думаешь: «Блин, а ведь я мог бы пока не идти в военкомат». Такой нюанс. Как мне говорил один мужик лет 46, когда мы ждали автобус: «Вот я мог бы сидеть дома, играть в плейстейшн, есть черешню. Пошел, насыпал борща, поел. А чего я сюда притащился?». И я смеялся, что это действительно так.

– Расскажи о своем позывном, как его получил?
– Позывной простой – Журналист. В учебном центре на четвертый или пятый день у нас были теоретические лекции (правовая подготовка, техника безопасности и т.д.). И была патриотическая подготовка. Я думал, что меня сейчас какой-нибудь крутой офицер будет морально накачивать. А на самом деле наши руководители это читали с листочка. Один из офицеров читал об истории Украины, о Конституции. И спросил, есть ли у нас в группе историки. Таковых не было, но я ответил, что есть журналист. Он сказал выходить и читать. И там был большой конспект о принятии Конституции в 1996 году. Я его начал читать и что-то из своей памяти дополнять, примеры приводил, потому что там была довольно сухая статья. С выражением, старался добавить немного юмора, потому что аудитория разношерстная, и когда читаешь одно и то же, то все засыпают и не слушают. Читал лекцию где-то час, потом мне задавали вопросы, а в конце даже аплодировали, некоторые даже руку жали. Я накачал их морально, почему россия наш враг, как она нам не давала принимать Конституцию. Кучу всего рассказал, об УПА и так далее.

Потом последовала следующая лекция, кто-то из офицеров снова начал плохо читать, и ребята начали кричать: «Пусть Журналист читает!». И потом уже начали говорить: «О, Журналист, давай то, давай это». До конца обучения я им читал патриотическую часть. Были лекции о Дне защитников и защитниц Украины 14 октября, о родах войск, о провозглашении независимости, об УНР.

– Какой день был самым трудным за это время?
– Морально было несколько таких дней. Когда я еще был в Дании, когда открылась правда об Ирпене и Буче. Помню, мы весь день читали новости. Весь день плакали. Это помню очень сильно, тем более, я был далеко.

Здесь уже был трудный первый боевой выезд. Нам выдали броники и говорили, что должны учить, но вечером поставили перед фактом, что едем на выезд. А перед этим нам ребята с этих позиций рассказывали, как их там кроют артиллерией, какая жесть, что как в кино все взрывается и горит. Помню, что собирал вещи в темноте и морально было тяжело, когда уезжали в 4 утра. Все в кузове КАМАЗа полностью экипированы, старший группы дает блокнот и говорит: «Записывайте каждый свое имя и фамилию». Чтобы узнать состав группы. Первый день был очень тяжелый: я долго сидел на наблюдательном пункте, пока ребята закреплялись на позициях. Мне пришлось начать копать в 12 дня, когда уже была жара. Ребята уже много вырыли, а у меня нет сил. Не было такого, что руки тряслись, я не паниковал, но не мог физически копать, просто не было сил. Я копаю, а у меня земля не идет, хотя я вижу, что куча людей уже себе вырыли по пояс окопы. И воды было очень мало, хотя говорили, что будут привозить. И я цедил эту воду по глотку в час и копал – никогда в жизни мне так не хотелось пить.

И последний самый трудный день был перед выездом, когда нам сказали, что идем на штурм позиций врага в лесу. И все понимают, что нас очень мало, мы маленькими подразделениями идем вперед. Знаем, что врагов там мало, потому что большинство ушло, остались только «днровцы». И сначала должны были идти в лоб, а потом с боков более грамотно. Но все понимали, что это будет очень тяжело, почти никто этого не делал. Даже опытные ребята очень волновались. У них был мандраж, никто не хотел идти. Все понимали, что потери точно будут, потому что идти на укрепления врага просто очень опасно. Но потом нам сказали, что «***ары ***бались полностью». Тогда мы уже пошли на открытые позиции, нам повезло. Потом, когда мы зашли и увидели, как они укреплены… Даже если бы их было гораздо меньше, условно, сидело бы 10, а нас шло 50, то у нас были бы потери в любом случае.

– Какие были более веселые моменты?
– Было много. К примеру, мы с побратимом дежурили в паре. И говорят, что где-то здесь по лесу ходят ***дары-разведчики, надо быть внимательным. А в лесу ничего не видишь, только на слух ориентируешься. Вдруг что, то надо стрелять. Теплак и ночник у нас были, но если лес очень густой, они не очень помогают. Слышим, что где-то идет стрельба из автомата, по рации говорят, что это наши стреляют, потому что услышали что-то. И я говорю побратиму, что, может, здесь везде наши? Может, врага здесь и нет (смеется - прим.).

Последний раз, когда нас должны были выводить, еще была история. Нас должны были выводить послезавтра, а могли выводить сегодня или завтра. И у нас есть дядька лет 55. Он говорит: «Я не хочу, чтобы нас выводили в какое-нибудь временное место. Если нас переведут в зеленую зону, то нам там придется временно жить один день. Хоть бы в нормальное место сразу, потому что мне здесь лучше, мы обжились. Я знаю, где здесь спать, где здесь *рать. А там приеду и пойду искать место, а мне скажут, что здесь *рать нельзя. А мне уже 55 лет, я уже не хочу искать, где *рать». Я даже записал эту цитату.

В общем, такие внезапные смешные моменты. Например, стреляют минометы их по нам, и здесь мы слышим, что стреляют наши, и летит прямо по нам прямо рядом. Я говорю старшему группы: «Слушай, это же наши стреляют». А он спокойно отвечает: «Дружеский огонь». Как об обыденном явлении.

– Как проходят дни, когда нет активных боевых действий?
– Мы в таком роду войск, что постоянно впереди. Бывает такое, что выходим на новые позиции и с нуля их роем. Перед нами прошли разведчики и говорят: «***ары за 200 м». И если мы тихонько все делаем, там может быть даже меньше обстрелов. Очень часто, когда мы были на новых позициях, обстрел ты слышишь, бывает ближе, бывает дальше, но по нам нет. Бывает, что ребята вырывают окопы, накрывают блиндажами и там фильмы смотрят.

Время идет очень долго. Копаем, а потом сидим, наблюдаем, общаемся. Ходим на какие-нибудь задачи. У нас было специфическое место – огромный лес. Мы его заняли и защищали позиции в лесу. У нас не было такого, что где-то шли вперед, мы постепенно продвигались. Потому что у нас подразделение разбитое, и такие задачи должно было выполнять. Да и в лесу очень много людей не разместишь.

На базе есть Starlink, все смотрят YouTube, курят. Один парень так переживал перед первым выездом, что за день по 5 пачек сигарет выкуривал.

– Как относишься к гражданским, которые во время войны позволяют себе выставлять фотографии с пивком и кальянчиком?
– У меня такая позиция, что жизнь должна продолжаться. Когда нас уже выводили из Донбасса, на Днепропетровщине мы проезжали какой-то город, и все горело, иллюминация, дороги светятся, магазины. Девочка шла по дороге и махала нам. И я ехал, такой был подъем от того, что город живет, город в мире, все хорошо. У меня от этого была радость.

Но немного отворачивает, когда видишь излишнее. Когда людей задолбала война не потому, что люди гибнут, а от того, что у них нет их комфорта. Что они не могут куда-то полететь, что не могут отдыхать. Думаю, что должны быть какие-то моральные нормы, которые не следует переступать. Думаю, что каждый видит, когда уже слишком. Условно, ты имеешь право ходить пить пивко, смотреть футбол и жить своей жизнью, но при этом понимать, что происходит. Не так, как в 14 или 15 году, когда мы думали, что оно где-то далеко.

 

 

 

 

 

Посмотреть эту публикацию в Instagram

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Публикация от Maksym Haptar (@haptarget)

– Чувствуешь ли уже, что тебя как-то изменила война?
– Да, я почувствовал это, когда приехал домой. Как говорится: «Кто там не был, никогда не поймет, как там». Я готовился и понимал, что там будет тяжело и грязно. Но когда там оказываешься, все равно переполучаешь эти эмоции и понимаешь, что ты тоже ничего не знаешь. Когда с друзьями или с родными общаешься, то они, бывает, что-то тебе рассказывают или что-то свое говорят, и ты понимаешь, что они совершенно без понятия, как там. Например, я говорил со знакомым незадолго до выхода, и он расспрашивал, как я. Я отвечал, что нормально, только дожди задолбали. Шесть дней дожди, а мы ежедневно на новых позициях. В окопы заливает, ты постоянно мокрый, грязный, это катастрофически выбивает из колеи. Мы дурели от этого. А он мне говорит: «Да дожди – это фигня. Главное, что ты здоров. А я такой: «Это да, но дожди – это совсем не фигня».

Морально понял, что изменился, когда приехал домой и ходил по городу. И как-то у меня нет такого ощущения, что вау, я дома. Очень хотел вернуться, но расслабиться и отдохнуть не могу, понимаю, что надо возвращаться туда. Этого делать не хочется, но ты понимаешь, что нужно. Когда оно уже все закончится, может быть, будет лучше. У меня нет какой-то моральной травмы, к счастью, я не видел таких ужасов, о которых мне рассказывают ребята. Они были на других разных направлениях, имели много потерь. Очень хочется вернуться домой тем человеком, которым я был, не хочется измениться так радикально, что я бы уже не был тем, кем я есть. А так дома я одеваю свою одежду и такую, и сякую, но мне в форме будто комфортнее. И я же недавно ушел, не годы в армии, даже не с 24 февраля. В постели дома спал, классно, уютно. Понятно, что в разы более комфортно, чем там, но как-то чувствую, что не до конца дома. Пожалуй, почувствую, что полностью дома, когда ***ары все свалят, тогда будет легче.

– Какие видишь варианты окончания войны?
– Большинство, с кем я говорил, никто не согласен на переговоры, на какие-то полумеры. Это будет просто передышка, а потом они вернутся и нас развалят. Когда оказался уже в армии, у тебя есть такая наивная мысль в голове, что очень хочется, чтобы война закончилась вот завтра, послезавтра. Как-то внезапно, это больше как мечта. Но я по своему участку фронта не могу сказать, что это скоро кончится. Но, как видим на Харьковщине, что, возможно, в определенный момент оно пойдет как лавина и я думаю, что так и должно быть. Они будут быстро убегать. Хотя сейчас не знаю после этой мобилизации. Но у них мораль не та, что у нас. Мы знаем, за что мы стоим и будем стоять дальше. Будут ли платить мне деньги или нет. Мне было пофиг на них совершенно.

Хочется, чтобы они развалились нафиг и чтобы их не было полностью. Тогда наша страна будет в безопасности хотя бы лет сто. То, что мы победим, это 100%.

Например, мы находимся в национальном парке, роем окопы и часто видим артефакты времен Второй мировой войны. И ты сидишь, видишь, как они уничтожают этот лес. Заехала «бэха» и уничтожила 200 квадратных метров, чтобы им было удобно стрелять по нам. И это иногда так выбивает морально, национальный парк рушится. Но потом, когда видишь, что там были окопы Второй мировой и за тот Северский Донец шли бои, понимаешь, что этот лес переживет и эту войну, и следующую. Но также есть понимание, что эти войны будут продолжаться, потому что человек – такое конченое животное, которое и дальше будет воевать. 2022-й год, беспилотники летают, информационные технологии, а мы роем окопы, как 100 лет назад.