САЛАДУХА: «Не могла и метра прыгнуть, но у меня была цель — Олимпиада»

В среду, 19 октября, в гостях у редакции Sport.ua побывала украинская легкоатлетка, специализирующаяся в прыжках в длину и тройном прыжке, заслуженный мастер спорта Украины, бронзовый призер Олимпийских игр в Лондоне и чемпионка мира Ольга САЛАДУХА.

 

— Первое, что хотелось бы спросить — как Вы себя чувствуете физически, морально?

— Уже все отлично, после отдыха. На хорошей ноте начали подготовку к сезону, поэтому все хорошо.

 

— Это был непростой сезон. Перед ним Вы переживали тяжелый период, связанный с травмой. Год назад из-за проблем со спиной Вы долгое время лежали, не могли ходить. Где-то в январе 2016-го Вы начали более-менее тренироваться и преодолевать последствия травмы. Эти проблемы проявились во время соревнований «Бриллиантовой лиги», да?

— Это была старая травма, но она потихоньку усугублялась. Я не исключаю, что это из-за стрессов, связанных с переездами, как обычно, боль обостряется в ненужный момент. В Шанхае я прыгала, несмотря на боль — и показала неплохой результат. Из Осло я возвращалась совсем грустной, встать с кровати не могла, девчонки мне давали обезболивающие. Я прилетела и поняла, что нужно делать МРТ. Пришло время, когда уже не стоило затягивать с этим. Мне массажисты говорили: «Оля, у тебя разный тонус, есть вдавленность в спине. Нужно что-то делать». Спортсмен всегда это оттягивает. Меньше знаешь — крепче спишь, как говорится.

 

— Кажется, Вы не думали, что это настолько серьезно?

— Нет, конечно. Думала, может быть, как говорится, слетел диск. Но когда сделали МРТ, врачи мне сразу сказали: «Какой спорт?».

 

— Что именно произошло?

— Получается, стерся полностью диск и разъехались позвоночники. Это грозило  компрессионным переломом. Связки все были разболтаны вдоль позвоночника, передавливали нервные окончания. В тройном прыжке сила удара большая, правая ножка начала уже плохо функционировать. Все стало совсем грустно. Я сразу начала делать блокады, массажи, включения, какие-то препараты мне кололи. Я поехала на еще один старт, в Париж, по-моему. Когда я прыгнула 13,90 — поняла, что уже стоит заканчивать сезон и начинать лечение, потому что все-таки впереди Олимпийские игры, это более важно. Штангу, мне сказали, полностью нельзя.

 

— Насколько большую она играла для Вас роль?

— Штанга у нас играет важную роль. Нагрузка более 700 килограмм на центр тяжести. Все время нужно делать упражнения. Многие спрыгивают с небольшими весами, чтобы нога держала.

 

— Штанга на ноги?

— И на позвоночник тоже есть. Мне сказали, что этого нельзя делать. Пошла фаза жесткого обострения: я потренируюсь, а потом лежу, мне стало больно. Перед чемпионатом мира в Пекине 2015 года думала, ехать туда или нет. Мне предложили сделать эпидуральное обезболивание. Я приехала туда, нейрохирурги посмотрели, сказали: «Какой спорт? Мы можем обезболить, но гарантий мы тебе не даем. Малейший компрессионный сдвиг — и боль вернется». Поскольку я находилась на сборе, мне хотелось все-таки выступить. Просто взять и уйти, наверное, ни один спортсмен не сможет. Поэтому приняла решение, поехала. Мне столько блокад накололи за этот месяц в спину... Думала, что мне сделают укольчик — и я уйду. Приехала на машине, легла. Когда меня одели в операционную одежду — уже поняла, что не так будет. Это все происходило часа два-три, это отнимание ног, подключили к аппаратуре и в позвоночник, в то место, где у меня было передавливание нерва и где не было диска, где самые болевые места, мне вкололи препараты, которые сняли боль. Мне сказали, что день нельзя ничего делать, я только лежала. Когда встала после этой процедуры, еле-еле дошла до машины, то есть настолько это было сложно. Я думала, как вообще смогу прыгать и бегать? Немножко нарушенная координация была.

 

— Это было до чемпионата?

— Да, за неделю до чемпионата мира в Пекине. Я летела, как обычно, под старт. Федерация мне взяла билет в бизнес-класс, чтобы я прилетела, сразу же выступила без акклиматизационных моментов. День я пролежала, на второй вышла потрусить, хотя врачи сказали три дня ничего не делать. И в принципе мне стало легче, то есть эта резкая боль, которая не давала мне вставать, ходить, тренироваться, ушла. Сильный препарат. Депо-медрол, по-моему. Но вообще он считается допинговым препаратом. Когда я прилетела в Пекин, квалификацию прыгнула очень легко. Это меня обнадежило. Я понимала, что в районе 14,60-14,70 можно попадать в тройку. Но в первой попытке на финале у меня каким-то образом слетел этот корсет, получила опять компрессию. Мне уже было тяжело выйти даже из ямы. Еще пять попыток я выдержала.

 

— А как выглядит  корсет? 

— Это пояс, корсет, который держит. Во время прыжка эти липучки просто отклеились, никогда такого не было.

 

— А поправить уже нельзя было?

— Нужно было просто остановиться и пробежать, испортить попытку, не прыгать. А я начала бежать, где-то в середине разбега он слетел — и я прыгала уже без компрессионного пояса. У меня опять произошла компрессия — то, о чем предупреждали врачи. Вернулась боль. Конечно, у меня сразу паника, страх. Я еще пять попыток «на зубах» прыгнула — и оказалась, кажется, только шестая.

 

— Вы интенсивно лечились в этом году. Я читал, что Вам помогали даже футбольные врачи — из «Динамо», «Шахтера»...

— Делали мне блокады, врачи из «Шахтера» помогли мне обратиться к донецким нейрохирургам, которые по приезду из Пекина ждали меня на операцию. На нее нужно было или решаться, или не решаться. Я долго оттягивала этот момент, в немецкую клинику летала, с американскими специалистами общалась. Я понимала: если будет хирургическое вмешательство, не дай Бог, какое-нибудь окончание нарушится, имплантат приживется или нет. Много читала, слушала людей, которые делали операции. Это даже не 50 на 50, а 90 на 10. У кого-то хорошо, у кого-то плохо. Всегда появляются хорошие люди, которые тебя от чего-то отводят в нужный момент. Я им очень благодарна, мы дружим, общаемся. Это реабилитолог, врач, массажисты, которые отговорили меня от хирургического вмешательства. Они полностью разработали мне программу для восстановления спины — и мы потихоньку все это делали.

 

— Курс лечения закончился за определенное время до Олимпиады, что вроде бы позволяло провести подготовку. Вы даже поехали на чемпионат Европы. Потом Вы жалели, потому что это психологически повлияло на Вас. До того, постоянно выигрывая чемпионаты Европы, Вы увидели, что результаты, к сожалению, не те, на которые рассчитывали. Вы поняли, в чем причина того, что результаты стали ниже? В плане разбега, отталкивания Вы уже не могли работать так, как раньше? Или было что-то психологическое, боязнь боли?

— Каждый спортсмен имеет какую-то фазу подготовки, где-то в октябре-ноябре начинаются упражнения, делаешь специальные силовые упражнения, напрыжки. У нас всего этого не было.

 

— Вы начали позже?

— Да. В октябре, ноябре, декабре мне нельзя было ни бегать, ни трусцой, ничего. Я могла только ходить. У меня был коврик, и я делала упражнения по три-три с половиной часа, то есть полностью занималась реабилитационной программой. В январе, когда спортсмену нужно выходить на какие-то прыжки, на какой-то уровень, в январе-феврале, может быть, уже соревноваться, я потихоньку начала делать легкоатлетическую программу: бегать, трусить. Это все было еще больно, не давало мне в полную силу работать. У меня есть записи каждого этапа подготовки. Не могла и метра прыгнуть. У меня была цель: Олимпийские игры. Но мы шли к этому постепенно, маленькими шажочками. Я понимаю, что весь этот год мы спешили, пытались догнать, чтобы сделать базу. Может быть, спешка немножко и помешала мне. Надо, вроде,  как и стартовать, чтобы перейти барьер страха. При толчке мне было очень больно. А боль человек очень долго помнит — это самый тяжелый этап, который нужно перешагнуть. Начались первые старты, я выхожу. Вроде хочу, а организм немножко сопротивляется, я понимаю, что у меня есть какие-то барьеры. Потом полетела в Бирмингем и понимала: либо преодолеваю себя, либо ничего уже не делать. Я прыгнула с третьей попытки 14,40, в первых двух попытках был заступ. Прыжки уже были достойными. Два месяца было запаса, я думала, что за это время можно сделать какие-то штрихи в разбеге, в отталкиваниях, в полетных фазах, то есть можно еще хорошо подвестись к Олимпийским играм. Я прилетаю в Киев из Бирмингема — а у меня гайморит, пневмония, и я просто две недели пью курс антибиотиков. В самолете простыла.

 

— Гайморит очень часто подстерегает атлетов. Как с ним бороться?!

— В самолетах нужно быть аккуратнее. Ходить в шарфике, капюшоне.

 

— Многие препараты запрещены. Такое может перечеркнуть многомесячную подготовку...

— Да. У меня так в принципе и случилось. Вроде как результат 14,40 хороший. И тут я понимаю, что у меня температура, иду к врачам, они мне говорят: «Зачем ты тренируешься? Ты все усугубляешь». Один курс антибиотиков не помог, второй, а до чемпионата Европы оставалось две недели. С одной стороны, чемпионат Европы пропустить логично, потому что я в яме после антибиотиков. А с другой стороны, мне нужно где-то шагать и перешагивать через свои неуверенности. У меня был год паузы в соревновательном ритме, мне нужно было постепенно входить в соревновательный сезон.

 

— Когда Вы давали интервью перед Олимпиадой, было заметно, что вернулась уверенность...

— Да. Потом приехали с чемпионата Европы, был старт в Монако, результат которого, к сожалению, был в районе 14-ти метров. Я понимала, что где-то все равно стоит какой-то барьер. Мы поехали на сборы, три недели тренировались. Перед вылетом на Олимпийские игры были какие-то тесты, мы делали контрольные прыжки, у нас есть свои определенные тестирования. В принципе у меня все было на хорошем уровне, то есть я справилась с собой. Прилетели в Рио, в разминке все было хорошо. Но когда стала на разбег — наверное, проявилась нехватка соревнований.

 

— У Вас начался мандраж?

— Не могу сказать, что у меня был мандраж. В квалификации у меня его вообще не существует.

 

— А в чем тогда дело?

— Тренер говорит: «Ты начала медленно бежать, то есть у тебя появились охранные рефлексы». Это страх, который мы не успели с ним преодолеть. Форма у меня была хорошая, прыжки, штангу я начала делать, все это было возможно, хорошо. Я и тренер понимали, что могу выйти на 14,70-14,80. Это психологический момент.

 

— Важно то, что Вы вернулись в спорт и остаетесь в нем. Вы готовитесь к следующему сезону, да? В следующем году будет чемпионат мира...

— Да, в Лондоне, где были Олимпийские игры.

 

— Фартовое место для Вас...

— Надеюсь, что оно будет таким. Не хочу забегать наперед. Сейчас я закончила сезон немножко раньше, поехала на один старт. Понимаю, что есть давление после Олимпиады, которое я сама себе создала внутри. От меня, может быть, чего-то большего ждали — и я начала: «Как я не смогла? Я же столько трудилась». Потом я этот момент откинула, поехали, отдохнули. И поняла, что на Олимпиаде жизнь не заканчивается. Есть у меня олимпийская медаль. Пока что моя мечта — стать олимпийской чемпионкой — не осуществилась. Но есть еще интересные старты, интересные моменты. У меня есть желание, цель. Я много работала. Люди, которые были со мной, это все видели. Мне хочется просто даже порадовать их и показать, что работа была проделана не зря. Есть планы выступить и на зимнем чемпионате Европы. Летом хотелось бы прыгнуть достойно и показать хороший результат — и красиво завершить этот цикл. Не карьеру, а цикл.

 

— Вы постоянно тренируетесь в корсете?

— Нет, корсета уже нет. Могу надевать его только на дальние переезды, перелеты. Сейчас мы корсет полностью исключили. Мышечный корсет мы создали благодаря упражнениям, сейчас я форму  постоянно поддерживаю. Даже во время отдыха делаю набор упражнений. Это не дает позвоночникам расшатываться, держит. У меня нет давления на ногу, нога не отнимается, слава Богу. Этот сезон я начинаю на позитивной ноте. У меня уже есть объем проделанной работы — и я могу начинать как полноценный спортсмен. Не просто ходить, поднимать ножку. Я начинаю полноценно готовиться, тренироваться.

 

— На тренировках Вы выполняете прыжки полноценно?

— До этого еще не дошло. Все поэтапно. Базовая работа, которую мы не сделали в прошлом году, только начинается.

 

— Страха боли, который был раньше, уже нет?

— Тренер сказал: «Ты все время прислушивайся, где что не так». Всегда все аккуратно. Если где-то что-то есть, лучше растяжку сделать, где-то что-то убрать, провести восстановительные процедуры. Все это под контролем. Конечно, мне нельзя уже позволить себе халатность, нужно все собраннее делать.

 

— Вы — целеустремленный человек. После того, как Вы вернулись к нормальной жизни, можно было бы и завершить карьеру, но Вы хотите продолжить. А завершить на более мажорной ноте. Мы Вам этого искренне желаем...

— Спасибо.

 

— Мы смотрим, как Вы ведете жизнь, в социальных сетях. Видим классные модельные фотографии. Кроме жизни спортсменки, Вы предусматриваете модельную карьеру? Эти фотографии — Ваша инициатива или друзей?

— Меня приглашают на разные съемки. Пока есть время, я не отказываюсь от этого. Это красиво, кого-то это притягивает. Где-то была реклама одежды. Люди мне говорят: «Почему бы тебе пойти в модели?».

 

— Вам нравится это?

— Да, это немножко переключает, видишь себя со стороны. Бывает, наденешь платье — и говорят, что не узнали, потому что привыкли видеть нас в спортивной одежде. Почему бы и нет?

 

— Вам нравится воплощать образы?

— Мне нравится.

 

— Со стороны это смотрится очень красиво и профессионально. Пока что Вам не поступали предложения стать профессиональной моделью?

— Думаю, в 33 года уже тяжело стать профессиональной моделью.

 

— На фотографии этого не видно...

— В принципе да. Посмотрим. Предложения есть, пока что снимаюсь, не отказываюсь.

 

— О том, что будет после спорта, Вы пока еще не задумывались?

— Нет. Пока что я живу спортом. У меня есть тренировки, соревнования. Постепенно есть планы, что будет завтра, послезавтра. Это все связано со спортом.

 

— Так случилось, что у Вас испытания были и в спорте, и в жизни: военные действия, оккупация Донбасса. Вы в 2014 году вынуждены были переехать из Донецка, живете сейчас в Киеве. Всей семьей здесь живете? Как обустроились?

— Поначалу это, конечно, был шок. Большой город, ничего не налажено. Нужны были садик, поликлиника. Поначалу меня это очень напугало. Три месяца мы жили в гостинице, а потом нам сказали: «Ребята, нужно искать квартиры, обустраивайтесь сами. Сезон закончился, ищите для себя выход». Вот это начало пугать. Квартиры не хотели сдавать многим, кто-то из Донецка, кто-то из Луганска. Пошло обостренное время, даже снять квартиру было очень сложно. Хорошо, что есть имя, говоришь: «Посмотрите в Интернете, я человек, которого вы всегда найдете». Наверное, благодаря моему имени мы и нашли квартиру, смогли снять ее. Люди поверили, вошли в положение.

 

— Сейчас чувствуете себя более-менее комфортно?

— Да. Много друзей, которые помогли с тем же садиком, врачами. Человек ко всему быстро привыкает. Притерся — не так оно уже страшно. Два с половиной года здесь.

 

— В Донецке у Вас осталась квартира?

— Да, которую мне подарил за Олимпийские игры наш мэр Александр Лукьянченко. К сожалению, тот дом полностью разбит, там была большая трехкомнатная квартира.

 

— Это в самом городе? Где-то в центре?

— Недалеко от аэропорта, Киевский проспект.

 

— Вы слышали, что дом там разрушен?

— Да, мы звонили — нам сказали, что дом в аварийном состоянии.

 

— Но жизнь продолжается, Вы обустроились, Ваша дочь занимается фигурным катанием, недавно у нее были соревнованиях, радуетесь ее успехам...

— Конечно. Соревнования были в апреле. Я, к сожалению, на них не была, видела только записи. У меня прям гордость. Мне говорят: «Чего ты плачешь?». Отвечаю: «Когда у вас будут свои дети — будете понимать». За нее уже как-то больше радуешься, понимаешь, что она старается. В фигурном катании принято кидать конфеты, игрушки. Это настолько сентиментально и красиво... Она уже обустроилась. Хотя бывает, что говорит: «Мама, что, уже не вернемся в Донецк?». Я, муж, родители стараемся переводить тему, говорим, что все будет нормально, мы вернемся. Всегда нужно верить в хорошее.

 

— Безусловно, мы все верим в это...

— Да, верим в то, что это закончится.

 

— Давайте вспомним, как Вы пришли в прыжки. Вы сначала занимались прыжками в длину или это сразу был тройной прыжок?

— Я благодарна судьбе за то, что учитель физкультуры разглядел во мне талант.

 

— Вы учились в общеобразовательной школе?

— Да. В девять лет Леонид Матвеевич привел меня к первому тренеру Бойко Зое Алексеевне на секцию легкой атлетики. У девятилетнего ребенка еще нет особых соревнований, стремлений. Там есть какие-то эстафеты, бег, детские многоборья. То есть, мы занимались разными упражнениями. Уже где-то в возрасте 12-13 лет больше бегала через барьеры, мне это нравилось, спринтерские задатки у меня были почему-то. Потом я попробовала прыгать в длину, была легкость прыжка. Тренер заметил, что предпочтение нужно отдавать прыжкам в длину. После этого мы начали работать с Бойко Анатолием Григорьевичем. Он тренировал свою дочь в тройном прыжке — и мы начали совмещать двойной и тройной. Тройной прыжок... Он сказал: «Ты естественно прыгаешь. Сама еще, наверное, не понимаешь, как нужно прыгать, но у тебя все равно хорошо получается». У меня первый старт был, первый разряд выполнила, потом кандидат, потом возле нормы мастера спорта, мировое достижение среди младших юношей было. И как-то остановились на тройном прыжке. Началась моя маленькая карьера с тройного прыжка в возрасте 13-ти лет.

 

— Вы помните свои первые международные соревнования?

— Это был 1998 год, первый чемпионат мира среди юношей, в Быдгоще (Польша)  он проходил.

 

— Это Вам 15 лет было?

— Да. Я поехала, имея 13,30. Там я была, к сожалению, только девятая, проиграла один сантиметр. Всегда одного сантиметра мне не хватает по жизни: то я вторая, одного сантиметра не хватило, то на Олимпиаде третья. Я там стала девятой, немножко расстроилась, но все равно продолжала. Юношеский, юниорский возраст у меня не очень удачно складывался: я - то девятая, то шестая, то пятая. На пьедестал никогда не попадала. В молодежном возрасте меня вновь один сантиметр отделил от тройки, я была четвертая. И с 2005 года у меня потихоньку стали улучшаться результаты, меня заметили менеджеры — и начали приглашать на коммерческие старты. В 2006 году, ровно десять лет назад, в Рио-де-Жанейро, началась моя карьера состоявшегося спортсмена. Я установила личный рекорд 14,34 или 14,38, выиграла одно Гран-при, второе.

 

— Это был Гран-при в Рио?

— Да. Это уже взрослые старты.

 

— Самые памятные годы — 2010 и 2012? Тогда чемпионаты Европы, мира, бронза Олимпийских игр. Это был пик формы?

— Конечно, пик формы. 2010 год — это для меня вообще... После рождения ребенка я выходила с мыслями: вернусь, так вернусь, не вернусь — не вернусь. Я вернулась достойно, красиво после рождения ребенка, выиграла чемпионат Европы: сначала командный, потом основной чемпионат Европы. Четыре года у меня складывался ровный сезон. У меня были амбиции прыгать больше 15-ти метров и, конечно же, стать олимпийской чемпионкой. Это была моя мечта, но травма, к сожалению, помешала.

 

— Медаль Олимпиады в любом случае ценная...

— Да. Тогда она была ценна для меня тем, что я выиграла ее в том состоянии, в котором не хотела ехать, с разорванной связкой. Все-таки я стояла на пьедестале. Сейчас Богдан говорит: «Хотел «золото», но у меня только «бронза». Я говорю: «Через пару лет ты поймешь, насколько это важная медаль для спортсмена». Проходит время, появляются травмы, разные бывают обстоятельства. Ты радуешься и той медали, ведь ее могло вообще не быть.

 

Продолжение интервью ожидайте позже...

 

Беседовал Александр ГЛЫВИНСКИЙ, текстовая версия — Дария ОДАРЧЕНКО