«Дас вундер фон Бернд»

...Влево и вправо простиралось открытое пространство, а впереди просматривалась какая-то изгородь в человеческий рост. Бернд в изнеможении добрался до нее, из последних сил перевалился на другую сторону и упал рядом с английским солдатом, справлявшим малую нужду. Тот не спеша застегнулся и проговорил: «Чашечку чая, Фриц?» (Hello, Fritz, fancy a cup of tea?). Это была первая английская фраза, которую Траутманн запомнил на всю жизнь. Был поздний вечер, почти ночь, 27 марта 1945 года. Война для унтер-офицера-парашютиста (Fallschirmjaeger) Бернхарда Карла Траутманна закончилась. Четыре последних года из своих неполных двадцати двух он провел на войне.

Человек сам выбирает судьбу, но только из тех вариантов, которые она ему предоставляет.
Гарун Агацарский

Судьба есть функция темперамента, обстоятельств и поступков.
С.Ярославцев

У героя этого очерка много наград и отличий. Последнюю по счету премию ему вручали 31 октября 2008 года в Нюрнберге. Созданная в октябре 2004 года Германская Академия футбольной культуры (Deutscht Akademie fuer Fussball-Kultur) в третий раз в своей истории присуждала премию имени Вальтера Бенземанна «За особые заслуги в международных отношениях и межкультурном диалоге». Вслед за победителями прошлых лет великими футболистами Францем Беккенбауэром и Альфредо ди Стефано лауреатом премии стал Бернд (Берт) Траутманн, в игроцкой биографии которого есть только один выигранный приз - Кубок Англии 1956 года в составе «Манчестер Сити».

Но выбор лауреата не удивил четыре сотни приглашенных гостей, наоборот, они его всячески поддержали и одобрили! Ибо другого человека с такой биографией в мировом футболе просто нет.

Представлявший публике номинанта Карл-Хайнц Хайманн, издатель и бывший главред главного немецкого футбольного журнала «Киккер», отметив основные вехи жизни Траутманна, назвал его «спортсменом до мозга костей».

Вслед за 84-летним Хайманном к трибуне вышел 85-летний Траутманн и в течение двадцати пяти минут произносил свою Dankrede (благодарственную речь). Он говорил, волнуясь, но лишь изредка поглядывая в заготовки. Так же, как и Хайманн, Траутманн останавливался на узловых точках биографии, ведя отсчет с 1945 года, с того времени, когда началась «другая жизнь» и «другая биография». Вот с этого момента...

Один доллар - триллион марок

В два раза меньше провоевал его отец Карл в Первую мировую. Он был призван в армию сразу после окончания школы и провел два года на Западном фронте, во Франции и Бельгии.

Карлу, можно сказать, повезло. А как иначе сказать о человеке, который в течение двух фронтовых лет даже не был ранен (легкая контузия не в счет), не был отравлен газами, не заработал хронических заболеваний и вернулся в родной Бремен в конце 1918 года живым?

Положение дел и обстоятельства жизни в послевоенной Германии замечательно описаны в книгах Ремарка, Фаллады и других литераторов - деморализация, уныние, подавленность («нас предали!»). И безработица с инфляцией - тотальные, охватившие всю побежденную страну.

Карлу повезло еще раз, хотя здесь уже не только о везении должна идти речь.

Бременский порт не останавливался ни на день. В нем, кроме чисто портовых занятий - обслуживание прибывающих и отходящих с разнообразными грузами судов, можно было попытаться найти работу на многочисленных предприятиях, расположенных в самом порту и на прилегающей территории.

Отец Карла, работавший в управлении порта, помог сыну устроиться в фирму «Калле Хемикален», производившую минеральные удобрения. Работа тяжелая, вредная для здоровья, но на что еще мог рассчитывать демобилизованный без профессии с одним только школьным аттестатом в кармане! И такая работа была большой удачей. Всё познается в сравнении - его товарищи рысачили по городу и его окрестностям в поисках любой подворачивающейся работы, обычно разовой и мизерно оплачивающейся.
Карл постепенно становился «на собственные ноги». Через пару лет он смог позволить себе жениться на Фриде Эльснер, дочери мелкого торговца, за которой ухаживал всё это время, и снять для своей молодой семьи домик в Балле, приличном районе в западной части Бремена.

День рождения Бернда, первенца Фриды и Карла Траутманнов, в историю Германии вошел, так сказать, совсем по другому поводу. 22 октября 1923 года рейхсмарка «взяла очередную высоту» - за один доллар давали один триллион германских денежных знаков! Карл в последние месяцы таскал домой зарплату буквально мешками, но купить на эти деньги можно было немного. Например; килограмм хлеба стоил в конце октября 1923-го 200 миллиардов марок. Цены менялись, разумеется, в сторону повышения, по несколько раз в день и нужно было очень быстро успевать отовариваться.

От происходивших в то время политических событий (путч «черного рейхсвера», гамбургское восстание коммунистов, мюнхенский пивной путч) Траутманны были далеки. Карл, понятное дело, политические взгляды имел, но предпочитал ни в какие организации не вступать и ни в каких выступлениях не участвовать. Он работал в полторы-две смены и приходил домой только ночевать. Бернд и появившийся на свет через три года Карл-Хайнц оставались на попечении матери, вечнозанятой чем-то по дому и беготней по лавкам и базарам в поисках необходимого.

Удар по семейству Траутманнов, как и по миллионам других, нанес кризис 1929-го. Нет, Карл работу не потерял, но плата за домик стала неподъемной, и пришлось переселяться в квартиру, расположенную в Грёпелингене; в рабочем квартале. Мама Фрида тяжело переживала «понижение» статуса.

Зато Бернду в новом районе понравилось. Родительской опекой он и на прежнем месте не тяготился - загруженная до предела домашними заботами мать мало обращала внимания, где проводит время ее сын. Причина была в другом - буквально в двух кварталах начинались уже городские окрестности, то есть место для футбола и прочих игр.

Олимпийский чемпион и грамота от президента Германии

А спорт занимал юного Бернда всё больше и больше. Спортивного сложения, сильный, крепкий и быстрый пацан, бегал лучше всех в школе. Уже в девятилетнем возрасте он побеждал в легкоатлетических соревнованиях ребят постарше, отлично играл в футбол, гандбол и фёлькербалль, популярную в те годы игру с мячом. (У нас подобная игра называлась «вышибалой» или «круговой лаптой».) Вот в этом «фёлькербалле» Бернд был особенно хорош - вышибить его было практически невозможно, он ловил все мячи, а затем со страшной силой запускал в соперника так, что тот ни поймать, ни увернуться не успевал.
Спортивные успехи Бернда впечатляли. В 1934-м 11-летний Траутманн даже получил почетную грамоту «За спортивные достижения», подписанную президентом Германии Гинденбургом. На Бремен прислали две таких грамоты, и одна из них досталась Бернду.

Новая власть, утвердившаяся в стране в начале 1933-го, особое внимание уделяла физическому воспитанию и спорту. Изменения, происходившие в школьных программах, были Бернду, так сказать, на руку. Он с удовольствием участвовал во всех спортивных состязаниях, добывал награды для родной школы и местного отделения «Юнгфолька», младшей возрастной группы «Гитлерюгенда» (от 10 до 14 лет). Он не пропускал всевозможные марши и походы, на посиделках у костра внимательно слушал рассказы о героях, военном товариществе и доблести. Бернд вместе с другими орал «Ди Фане Хох...», запоминал пункты из «определителя еврея» и маршировал под красным знаменем с черной свастикой в белом круге.
Еще он играл центрального нападающего в юношеской команде местного клуба «Блау-Вайс», влившегося вскоре в спортивно-гимнастическое объединение «Тура». В единственный выходной день, сыграв с утра за свою «Туру», Бернд ехал трамваем шестнадцать километров на другой конец города, чтоб успеть на очередной матч бременского «Вердера»: «Когда-нибудь я сыграю за него!»

Он с упоением и восхищением слушал по радио репортажи с Олимпийских игр в Берлине и даже через пятьдесят лет после них с ходу (подтверждено восхищенными свидетелями) называл имена победителей.
Через два года Бернд Траутманн уже сам выступал на столичном Олимпийском стадионе во всегерманских соревнованиях школьников, участников так называемого Landjahra. Школьников последнего года обучения, не всех, а избранных, отправляли на весь учебный год в хозяйство к какому-нибудь крепкому крестьянину на подмогу. Шесть дней в неделю ребята работали, а один день посвящали политзанятиям и военной подготовке. Весной 38-го Бернд в числе пятидесяти отобранных для этого дела бременцев поехал на такие военизированные сельхозработы в Саксонию.

Летом бременцы отправились в столицу на соревнования. Участники жили в бывшей Олимпийской деревне и состязались на Олимпийском стадионе. Команда Бремена стала второй. Также второе место в личном зачете занял их лидер, Бернд Траутманн, победивший в метании копья и попавший в призеры в беге на 60 метров, прыжках в длину и толкании ядра.

Романтика ВBC

По возвращении в начале 1939-го в Бремен нужно было определяться, чем заниматься дальше. Речь о продолжении учебы в гимназических классах не шла. Впервые у Бернда состоялся серьезный разговор с отцом, который предлагал идти к нему в порт. Сначала, однако, нужно было пройти через бюро по трудоустройству (Arbeitsamt). .Экономика Третьего рейха в конце 30-х уже в полную силу выполняла военные заказы, о безработице давно забыли, рабочие руки требовались на любом предприятии. В «Арбайтсамте» младшего Траутманна подвергли письменному экзамену, провели собеседование и дали направление на учебу в открывшееся в Бремене отделение фирмы «Ханомаг», производившей дизели для грузовиков.

Учеба заключалась в двухразовом посещении технической школы. Остальное время Бернд с одногруппниками работал на заводе слесарем-механиком. Молодые поступили под начало некоего шефа Будде, о котором Траутманн отзывался следующим образом: «Ни один фельдфебель в армии не произвел на меня потом такого устрашающего впечатления, как шеф Будде при первом знакомстве! Я чуть полные штаны не наложил...»

Работа в «Ханомаге» Бернда удовлетворяла вполне. И морально, и материально. Во-первых, он был при деле, которое ему нравилось («возня с моторами, что может быть интереснее!»), во-вторых, лучшего ученика Траутманна начальство поощряло командировками в деревню для ремонта сельхозтехники. Это действительно было поощрение. После введения жесткого нормирования продуктов питания в конце августа 1939-го, а попросту «продуктовых карточек» харчи, которые Бернд привозил из деревни, оказывались немалым подспорьем для семейства Траутманнов...

Работа и учеба стали для Бернда хорошей «отмазкой» от участия в идеологических сходках «Гитлерюгенда». Не потому что он вдруг «разочаровался», просто никогда не «заморачивался». Скучно ему было на политбеседах и официальных мероприятиях! Зато он играл в футбол на первенство города и был на хорошем бомбардирском счету.

Первая команды «Туры» становилась всё ближе еще и по другой причине - ребят постарше призывали в армию. Во время увольнения в город они иногда заходили в клуб, щеголяли новой формой, предлагали закурить и рассказывали о службе. Особенное впечатление на Траутманна производили байки будущих пилотов «люфтваффе», и Бернд решил, что ВВС - это для него. Нужно, правда, было немного подрасти. Не в прямом смысле, нет - к шестнадцати годам рост его был 180 см (позже Бернд добрал еще десять сантиметров). Просто не хватало пару лет.

Он отправился в военкомат в начале 1941-го и попросился в летную школу. Люфтваффе - элита германской армии. Пилоты - элита люфтваффе! Со своим простым происхождением Траутманн на пилота не вытягивал и вынужден был довольствоваться направлением в школу радистов ВВС в Шверине. От момента подачи заявления до призыва прошло три недели.

Лепка защитников из обезьян

Все представления об армии у Траутманна и его сверстников были почерпнуты из газет, радиопередач, а в основном - из занятий в Гитлерюгенде, где, муштруя будущих солдат рейха, выводили на первый план парадно-идеологическую составляющую службы. Реальность, с которой столкнулся Бернд в «учебке» для радистов, несколько приглушила его энтузиазм. Занятия по специальности, радиоделу, казались удовольствием по сравнению с казарменной муштрой по «лепке из обезьян защитников рейха» (любимая присказка местного унтера). Если кряхтел отлично физически развитый Траутманн, что же говорить об остальных...

Но радист Люфтваффе из Бернда не получился. Он не справлялся с постепенно увеличивающимися нормами передачи - сначала тридцать знаков в минуту, затем - сорок, пятьдесят, шестьдесят... Застрял где-то на сорока и - ни с места! Он был не один такой, отсеяли в школе немало.

В разговоре с командиром Траутманн попросил о переводе в другую часть, но обязательно из люфтваффе. Фамилии капитана, определившего судьбу Бернда на несколько лет вперед, он не запомнил. Капитан, оглядев высокого, крепко сбитого рекрута, предложил перейти в только что образованное под Берлином новое парашютное соединение. Траутманн согласился. «Если бы я знал тогда, что это означает, скорее всего, крепко подумал бы!»

В конце апреля Бернд уже тренировался в подразделении «Оденвальд». Траутманн: «Подготовка «бордфункеров» с занятиями парашютистов соотносится примерно как военные игры в «Гитлерюгенде» с занятиями в той же школе радистов. Здесь (в парашютистском лагере. - Б.Т.) не было разве что такого нервного напряжения, гораздо больше внимания уделялось физподготовке».

Парашютистов-десантников готовили к действиям за линией фронта. Они должны были уметь стрелять из всех видов стрелкового оружия, их обучали действиям при скоротечном огневом контакте, камуфляжу, постановке и снятию мин и прочим необходимым премудростям. Навыки нужно было довести до автоматизма - «у тебя не будет времени на раздумье». И венец подготовки - прыжки с парашютом с разных высот (от 150 до 1500 метров), при разной силе и направлении ветра.

После шести прыжков курсант получал нагрудный знак и звание. Oberjaeger (ефрейтор) Бернд Траутманн в конце мая 1941-го услышал вердикт fronttauglich (годен для фронта) и в составе первой сотни выпускников «Оденвальда» отправился в Польшу, в Замосць, для прохождения дальнейшей службы. Остальные прибыли позже.

В Советский Союз и тюрьму

22 июня 1941 года траутманновское подразделение входило на территорию СССР вслед за танковыми и моторизованными соединениями. Задача - очистка тыла наступающих войск от партизан и остаточных групп противника.

В конце первой декады июля «Оденвальд» остановился в Бердичеве. Техника, на которой передвигался отряд, износилась и требовала ремонта. Группу разделили на две части - одна отправилась в Польшу на базу за требуемыми запчастями, а заодно и за пополнением, другая, в которую входил Траутманн, - осталась в городе на отдыхе. Бернду, как механику (два года на «Ханомаге» его многому научили), отдыхать не пришлось - то, что можно сделать на месте, выполняли он и еще несколько механиков постарше и поопытнее.

Вскоре «польская» бригада вернулась, ремонт пошел полным ходом, уже был назначен день выступления, но часть отправилась в дальнейший поход на юго-восток без Траутманна - он сидел под арестом, ждал суда и мучился непонятного происхождения болями в животе.

Дело в том, что один из унтер-офицеров попросил/приказал Бернда помочь ему в деликатном деле. Этот унтер не очень-то рвался участвовать в боевых действиях и предложил Бернду сделать так, чтоб его машина не завелась. Тогда его, унтера, оставят на месте чиниться дальше, потом можно будет долго догонять своих и т.д. Во время реализации этой сложной технической задачи («проверяющие тоже не дураки, правдоподобность должна быть на высоте!») их и застукал ротный фельдфебель. Доложил, само собой, по начальству, и командиру части ничего не оставалось, как отдать обоих под суд. Тот же командир и защищал Бернда перед трибуналом от обвинения в саботаже, напирая на молодость подсудимого (Траутманну еще не было восемнадцати!), неопытность и ложно понятое чувство товарищества. Ему удалось смягчить приговор с девяти месяцев тюрьмы до трех.

Заглянуть в глаза смерти первый раз

В общем, «оденвальдцы» отбыли воевать в сторону Черного моря, а Траутманна отвезли в житомирскую тюрьму, исправно использующуюся по назначению любой властью еще с начала двадцатого века.

Посадили его в подвальную камеру, где на полу стояла вода, и в нешироком пространстве заключенные передвигались по деревянным мосткам. Соседей оказалось двое - эсэсовцы, получившие по трехлетнему сроку за то, что «не того местного расстреляли».

В камере Бернд даже суток не пробыл. После дневной прогулки он просто рухнул на койку и скрючился от страшной боли в животе. Сокамерники стали колотить в дверь и кричать, что «срочно нужен врач - новичок кончается». Вместо врача появился дежурный, который и привел коменданта тюрьмы.

Траутманн гораздо позже вспоминал: «В фильмах о войне часто фигурируют такие шумные, чванливые, презирающие всех немецкие офицеры. Вот такой тип пришел и спросил: «Ну, мелкий говнюк, докладывай, что с тобой!» Я сказал. «Ладно, врача пришлю. Если симулируешь, срок увеличу втрое».

«Везунчик ты, парень, - говорил ему на следующий день врач, - еще час-другой и твой аппендикс рванул бы...» Весь оставшийся срок Траутманн прокантовался сначала в лазарете - лечился, а затем при нем - помогал. В свою часть, базировавшуюся теперь в Днепропетровске, он вернулся в начале ноября. Начиналась морозная зима сорок первого, транспорт стоял на приколе, солдаты в очередь ходили за дровами в ближайший лес, разводили костры вокруг машин, не давая технике замерзнуть. Другие в это время патрулировали. В один из таких заходов Траутманн впервые убил человека. «Какие-то силуэты мелькали между деревьев. Партизаны? Я выстрелил. Одна из фигур упала... Никаких чувств. Смесь страха, инстинкта самосохранения и изнеможения (...) Военный суд, тюрьма и зима 1941/42 годов научили многому...»

В марте 1942-гo вместе с очередным званием Бернд получил трехнедельный отпуск. С десятикилограммовым «фюрерпакетом» харчей он появился на пороге родного дома. В нем, доме, всё было, как до войны - отец по-прежнему вкалывал в порту, мать хозяйничала, а 15-летний младший брат уже работал столяром. Больше всего отпускника поразило незнание земляков о происходящем на Востоке. По радио шли в основном победные реляции, о «некоторых неудачах» говорилось невнятной скороговоркой... Собственно, на фронте они тоже мало что знали не только о делах в тылу, но и о ситуации на других участках...

Бернд несколько раз встретился за кружкой пива с остающимися в тылу приятелями, немного погонял в футбол в обезлюдевшей «Туре» и отправился обратно. В Бремен он попадет теперь очень нескоро.

Первый плен - советский

Траутманн успел аккурат к началу нового весеннего наступления вермахта, вернее, к отражению отчаянного прорыва советских войск к Харькову. Тогда он в первый раз попал в плен.

...Траутманн рассказывал о своем военном прошлом скупо. Те, кто за ним записывал, достаточно вольно трактовали время и места происходящих событий. Во всяком случае, место захвата группы парашютистов войсками Красной Армии на исходе весны или в начале лета 1942-го - «близ Запорожья» - вызывает обоснованные сомнения. Думаю, что это произошло гораздо восточнее.

Там ли, в другой ли точке, но восемь бойцов траутманновского отделения попали в плен. К их удивлению, они не были расстреляны на месте. «Отнеслись к нам вполне... гм-м... спокойно, что ли. Отвели в штаб, а затем отправили приводить в порядок какое-то здание».

Обсудив положение, группа пришла к выводу, что после выполнения работы их всё равно пристрелят, поскольку часть боевая, с пленными им возиться - морока, а отправлять в тыл, сорвав для конвоирования людей с передовой, никто не станет. На третий день Бернд с двумя товарищами решился на побег. Им удалось уйти и вернуться в свою часть. Судьба пятерых не рискнувших осталась неизвестной.
Конечно, память, так сказать, избирательна.

Скажем, Бернд подробно вспоминает, как на рождество в декабре 1942-го, когда их подразделение уже находилось под Смоленском, он впервые в жизни «нажрался» кюммелем (тминная водка), что называется, до посинения. Он выпил не только свою бутылку, но и своего друга, Петера Кулартца, не пьющего ни при каких обстоятельствах. Разбудившему его, Траутманна, фельдфебелю, Бернд сразу же дал в морду («Моему удару мог бы позавидовать даже Макс Шмелинг!»). Товарищи выволокли его на улицу, сунули в снег, пока он окончательно приходил в себя на двадцатиградусном морозе, горько шутили, что теперь понятно, зачем они вчера долбили землю и копали яму двухметровой глубины рядом с бараком. «Предусмотрителен наш фельфебель, зараза...». Однако чувствовавший настроение вояк начальник ходу этому случаю не дал. Траутманн извинился, и инцидент был исчерпан.

Или вспоминал о том, как минировал ночью аэродром в городе Вязьма перед отступлением в марте 1943-го. Бернд с товарищами прикрепляли мины к цистернам, железнодорожным путям и оборудованию внутри ангаров. «Я зацепился за ящик с боеприпасами, упал на здоровенную авиабомбу и замер. В тишине я слышал только стук своего сердца. Значит, жив. Я осторожно поднялся и... залился идиотским нервным смехом. Боже, на какой ниточке висит наша жизнь (...) Этот день не стал днем моей смерти...»
О других своих деяниях на Восточном фронте он говорил коротко: «Я стрелял, в меня стреляли...» Хотя почему только на Восточном!

Второй плен - французский

В марте 1943-го после подрыва вязьминского аэродрома траутманновское подразделение перебросили во Францию, в Мелюн, что неподалеку от Парижа. Впервые после окончания десантной школы Бернд прыгал с парашютом. Бывшим «оденвальдцам», разбросанным по разным частям, в том числе и унтер-офицеру Траутманну (звание и Железный крест он получил еще под Смоленском), предстояло переформирование. Там в Мелюне, выяснилось, что из тысячи человек, с которыми «выпускался» Бернд в мае сорок первого, в живых осталось девяносто.

К ним добавили толпу «неудачников» летных и зенитных школ - тех, для кого уже не хватало самолетов и зениток, перемешали и отправили в Дижон на переподготовку. Для Бернда это означало только шесть обязательных прыжков с парашютом. Всему остальному он мог сам научить любого.

В мае 1944-го Бернд находился в Сен-Валери-сюр-Сомм, месте, где воевал его отец двадцать семь лет назад. В этих краях теперь строился Атлантический вал, германские войска готовились отразить вторжение союзников.

Франция - это не Восточный фронт. Но Движение сопротивления здесь функционировало и доставляло немало неприятностей оккупационным войскам. Однажды в ловушку, устроенную партизанами угодила небольшая группа, в которую входил и Траутманн. Их обстреляли, окружили и вынудили сдаться.
Пленников, связанных и с кляпами во рту, содержали по отдельности. Траутманну через тридцать часов удалось справиться с веревками и бежать, единственному из всех. Он добрался до своих, и тут как раз началась высадка союзников.

Подразделение Траутманна отступало вместе с другими войсками и в сентябре оказалось в Голландии, в Арнеме. Части 1-й парашютной армии поддерживали Ваффен-СС в отражении десанта своих, так сказать, британских, канадских и польских коллег, имевших задачу захватить мосты в районе города. История гибели десанта союзников в художественной форме изложена в известном фильме английского режиссера Ричарда Аттенборо «A Bridge Too Far» («Мост слишком далеко»). Непосредственный участник этой «мясорубки» (десант был почти полностью уничтожен) Бернд Траутманн вспоминал о беспомощных, запутавшихся в ветках деревьев парашютистах союзников, которых тут же срезали пулеметным огнем, о немногих взятых в плен, которых он лично конвоировал в тыл.
«После этих боев у меня осталась только одна задача - выжить...»

Три дня под развалинами

Клефе - город на германо-голландской границе. Сюда, на двухдневный отдых перед очередным назначением, были отправлены «ошметки» траутманновского подразделения. 7 октября 1944 года Клефе был подвергнут массированному авианалету британских ВВС.

Траутманн: «Когда прозвучал сигнал воздушной тревоги, я вместе с десятками, если не сотнями других солдат и гражданских успел заскочить в близлежащую школу и ринулся в подвал. Как только я добрался до цели, школа взлетела на воздух».

Бернд с еще одним солдатом сидели в шкафу для санинвентаря, когда одна из бомб угодила точно в здание школы.

«Я очухался через несколько минут после взрыва и понял, что зажат обломками. К моему удивлению, голова была совершение цела. Дышать было трудно - воздух был полон пыли. Мой «сошкафник» тихо стонал рядом. Одну руку я с трудом освободил и стал выковыривать изо рта грязь. Я поймал себя на том, что кричу и только набираю в легкие новую порцию этой взвеси из пыли. Рот пришлось захлопнуть. Вскоре я услышал, что в развалинах копошится «хилъфскоммандо» (спасатели), но до нас с напарником они добрались только на третий день. Из тех, кто укрылся в школе, в живых остались лишь мы двое».

Траутманн добрался до своих «оденвальдцев» (из ветеранов остались единицы, и они, двадцатилетние «деды», старались держаться вместе) и в декабре уже участвовал в Арденнской операции - прорывался к штабу 1-й американской армии в Спа, ходил в рейды по коммуникациям союзников. Когда арденнский прорыв был остановлен, Траутманна со товарищи отправили в Крефельд, организовывать фольксштурмистов - смесь подростков и стариков, а заодно патрулировать район.

Во время одного из рейдов их обстреляли с пикирующего штурмовика. После обстрела поднялись только двое - не получившие ни единой царапины Траутманн и последний его друг с 1941-го Хайнц Шнабель.
Характерно, что запомнил (или захотел рассказать) Траутманн: «...Мы сидели друг напротив друга, Хайнц достал сигарету, закурил. У меня курева не было, и я попросил у него. «Извини, камрад, последняя», - услышал я в ответ. Раньше мы всегда делились всем что было, а тут такое... Я ударил его, выматерил, встал и пошел (...) Больше я никогда не видел Хайнца, искал после войны через Красный крест, хотел поговорить, извиниться...»

Третий плен - американский

Шел март 1945-го, война неизбежно катилась к концу, и Бернд решил: «Всё, хватит!» Он пробирался в Бремен, старательно избегая встречи как с врагами, так и со своими, особенно с эсэсовскими патрулями, рыскавшими в поисках дезертиров. На одном хуторе в крестьянском семействе он обнаружил грузовик и несколько тяжелораненых, которых крестьяне подкармливали. Отлично! Он отвезет раненых в лазарет, а на машине попробует добраться до Бремена. Но, выехав из госпиталя, Бернд банально заблудился и направился в обратную сторону... Он добрался до какой-то усадьбы, оставил машину, пошел к дому и... слишком поздно заметил, что тот занят американцами. Бернд потянулся за оружием и тут же был сбит с ног ударом сзади прикладом по голове...

Бегло говоривший по-немецки капитан, к которому приволокли потихоньку приходящего в себя Траутманна два здоровенных «джи-ай» («Оба были с меня ростом, но точно потяжелее»), стал задавать стандартные вопросы: «Кто, откуда, номер части и т.д.». Ситуация была аховая. Среди десантников ходили разговоры, что в американской армии существует приказ парашютистов в плен не брать, «потрошить» на месте, а затем уничтожать. То ли по этой причине, то ли потому, что туман в голове после удара еще не рассеялся, но он назвал только свое имя и замолк. Капитан подумал и скомандовал: «Выводи!». Те же два бойца повели Бернда на выход. «Расстреляют ведь!»

Он шел впереди с поднятыми руками. «Они что-то кричали за моей спиной. Я ничего не понимал и инстинктивно убыстрял шаги. Было отчаянно обидно - пройти всю войну, побывать в жутких переделках, потерять всех товарищей и теперь «при попытке к бегству» (...) Окрики постепенно становились тише. Они что, отстали или остановились? Я не смел обернуться (...) И тогда я побежал. Боже, я никогда так быстро в жизни не бегал, ни на соревнованиях, ни от сурового наставника Будде на «Ханомаге», ни от кого и никогда... А они так и не выстрелили...»

Плен четвертый и последний - английский

...Влево и вправо простиралось открытое пространство, а впереди просматривалась какая-то изгородь в человеческий рот. Бернд в изнеможении добрался до нее, из последних сил перевалился на другую сторону и упал рядом с английским солдатом, справлявшим малую нужду. Тот не спеша застегнулся и проговорил: «Чашечку чая, Фриц?» (Hello, Fritz, fancy a cup of tea?). Это была первая английская фраза, которую Траутманн запомнил на всю жизнь.

Почти сутки он спал. И разбудить его не мог даже постоянный гомон обсуждавших свою участь соседей по сараю, в который наступавшие сгоняли заблудившихся или добровольно сдавшихся немцев. Англичане из роты связи, в расположение которой и вышел Траутманн, пленными не интересовались, пару раз накормили, а затем отправили в лагерь в Остенде, на бельгийское побережье Северного моря.
Там пленных сортировали, снимали первичный допрос, а затем, предварительно обработав ДДТ, грузили на суда и отправляли в Англию. Как выразился сам Траутманн, «после месяцев хаоса в мою жизнь возвращался порядок».

...Можно ли говорить, что ему повезло? Наверняка! Главное - он остался жив, иногда чудом. Он не получил ни одного серьезного ранения, которое могло сделать его инвалидом. (Только однажды, уже на Западном фронте, после разрыва гранаты из его тела извлекли шестнадцать осколков: «Так, царапины»)... Три удачных побега из плена... А почему судьба забросила его именно в английский лагерь? Неужели берегла для футбола? (К слову, Карл-Хайнц Хайманн, упомянутый в начале очерка, многолетний бессменный редактор «Киккера» и большой друг футбольных журналистов из СССР, семь лет пробыл в советском плену и вернулся в Германию в 1952-м...)...

Первый лагерь, расположенный в Кемптон Парк возле Санбери на Темзе, был фильтрационным, через него прошла большая часть двухсот тысяч немецких и итальянских военнопленных, уже в апреле сорок пятого находившихся на Британских островах.

Всех пленных делили на три группы по степени «вовлеченности» в дела Третьего рейха. Группа «А», самая малочисленная, включала в себя противников нацистского режима. Впрочем, постепенно, уже в лагере, их количество (правда, неожиданно, да?) становилось всё больше, но начальство не торопилось переводить в «А» основной контингент, составлявший группу «В», людей аполитичных, коих в армии, особенно в нижних чинах большинство. «Нас толкнули - мы упали, нас подняли - мы пошли»...

Их тщательно проверяли, в том числе и при помощи солагерников. Была и группа «С», такая же многочисленная, как и «В». Сюда, кроме идейных наци, зачислили всю молодежь, выросшую уже при гитлеровской власти, резонно полагая, что впитанную в юном возрасте идеологию «вымывать» будет сложнее всего. Понятно, что 21-летний Траутманн, парашютист из спецподразделения, награжденный Железным крестом «за храбрость» и еще несколькими медалями, очутился в «С». Отягощающим в глазах англичан обстоятельством было то, что большую часть наград Бернд получил после 1943-го, то есть на Западном фронте. Пленных из группы «С» допрашивали чаще и дольше, чем других, некоторых довольно быстро из лагеря изымали и отправляли под суд.

Бернд исправно рассказывал на допросах и о Юнгфольке, и о Гитлерюгенде, и о службе («Они знают о нас только то, что мы сами им говорим»), но считал, что особо опасаться ему нечего: «Ни в каких акциях против мирного населения участия не принимал», а остальное... «Так на войне стреляют и убивают...»

Разжалование из наци в шоферы

Следующий лагерь в Норвиче, рассчитанный на три с половиной тысячи немецких военнопленных (итальянцев отправляли в места с облегченным режимом содержания), был поделен на две зоны - обычную (восточную) и усиленную (западную). В обьгчной содержались пленные из «А» и «В», в усиленной - из «С». «Восточники» работали за территорией, особо отличившиеся получали увольнение, «западных» из лагеря не выпускали.

Траутманн: «Единственной отрадой был футбол. Особенно азартно и жестко проходили игры между зонами. Поле было только у них, у привилегированных. Нас под охраной пропускали к ним в ту часть лагеря, и начиналось настоящее сражение. Похоже, «восточники» ненавидели нас не меньше, нежели англичане. Вместо обычной игровой ругани от них только и слышно было: «Убийцы! Нацистские свиньи!». Ну, и драки были постоянные - на поле и вне его. Судил эти матчи здоровенный такой английский солдат. Думаю, что не добровольно, проштрафился, наверное, вот и отправили его нас разнимать. Но, что ни говори, это был футбол! Я играл левого полусреднего, команда у нас была посильнее, так что проиграли мы им всего один раз»...

Бернда вскоре перевели в группу «В» - из «опасных» он перебрался к «попутчикам», а вскоре ему, как и всем бывшим водителям, предложили подтвердить свое умение управлять автомобилем. Шоферов не хватало, и пленные водилы получали шанс. Предпочтение отдалось старым опытным солдатам, но попытаться мог любой.

Водителям предстояло показать свое умение в вождении тяжелого грузовика по бездорожью на специальной трассе с ухабами, рытвинами и колдобинами. Один из испытуемых вел машину совсем неудачно. Грузовик подскакивал, рыскал и в такт ему взлетал и подскакивал водитель в кабине. Бернда, дожидавшегося очереди в хвосте с молодыми, это позабавило - «Как кенгуру!», - и он громко засмеялся.
Траутманн: «Надзирал за всей процедурой и командовал отбором сержант-шотландец. Он был отчего-то явно не в духе и постоянно сыпал ругательствами (эти слова мы уже понимали). Он вытащил беднягу из кабины, повернулся к нам и уставился на меня: «Веселишься, ты, тупой безмозглый краут (Kraut,- кислая капуста, так распространенное среди англичан презрительное прозвище для немцев. - Б.Т.)! Марш за руль!» Я полез в машину. Опыт вождения на Востоке пригодился, мне удалось проехать всю дистанцию быстро, без прыжков и подскоков».

Спустя несколько дней, в начале июня 1945-го, Бернд был переведен в другой лагерь - Camp 50. Он всегда упоминается во всех текстах о Траутманне, поскольку тут он провел без малого три года и здесь началась его футбольная слава местного значения.

Два немца равны пяти итальянцам

Положение Траутманна улучшилось стремительно. Оказывается, его отправили в «Camp 50» работать драйвером у одного из замначальников лагеря. Мало того, его поместили не в барак, а предоставили отдельную комнату в доме, где жила английская обслуга. Не за забором! Хотя лагерь был предназначен для итальянских пленных, немцев в нем было очень мало, а режим - помягче, чем в предыдущем, но лагерь есть лагерь.

Летом разрешили письма в Германию. Бернд написал о своем положении, житье-бытье в английском плену и вскоре получил ответ. Мать сообщала, что «в Бремене полный хаос, за три месяца после окончания войны мало что изменилось, разве что не стреляют. Порт разбомблен, и работы у отца пока нет, младший брат, несмотря на молодость, сидит в тюрьме у союзников, его проверяют». И заключала: «Я рада, Берни, что у тебя всё в порядке. Похоже, тебе в Англии сейчас лучше, чем нам в Бремене - кормежка, крыша над головой...»

Немецким военнопленным в Англии действительно жилось относительно неплохо. Они получали трехразовое питание и даже оплату за работу у местных крестьян. Когда всех итальянцев отправили в другую часть страны, а лагерь заполнили немцами, у комендатуры выстроилась очередь фермеров. Из их опыта следовало, что в работе два немца «были равны» пяти итальянцам, а поскольку платить нужно было «с головы», экономия получалась немалая. Вот и приходили местные хозяева за «краутами».

Траутманн в работе на местных полях участия не принимал. Он возил начальство, а также регулярно два раза в неделю мотался на близлежащие железнодорожные станции в Уиган или Сент-Хеленс, откуда привозил лекторов и преподавателей. Пленных обучали английскому языку, а также рассказывали о деяниях их же соплеменников. Им демонстрировали фильмы о концлагерях и преступлениях национал-социализма.

Траутманн: «Фильм об Аушвице или Берген-Бельзене производил куда большее впечатление, чем десяток лекций о демократии. Мы убедились, что мир не зря нас возненавидел, и проникались ощущением коллективной вины...»

В отношениях же с местным населением, с которым Бернд сталкивался практически каждый день, никакой напряженности не было. «Конечно, если б лагерь был в районах, сильно пострадавших от бомбардировок, скажем, под Лондоном, всё могло сложиться иначе, а здесь, в шахтерском крае, было именно так. К нам относились вполне доброжелательно...». Ну, и девицы. Слабый пол первым «пробил блокаду» вокруг немецких военнопленных. Понятно, что Траутманн пользовался успехом, но высокий, светловолосый и сероглазый красавец (ариец с агитплаката!) до поры до времени был достаточно осторожен...

Когда лагерь окончательно заполнился немцами (в числе новоприбывших из американских лагерей оказались и два товарища Траутманна по бременской «Туре»), начались футбольные баталии. Они стали основной отдушиной, в том числе и для Бернда. Лагерникам позволили разметить и оборудовать поле. За свой счет, разумеется - материал для ворот, например, доставали на «черном рынке». Теперь всё свободное время желающие проводили на этом поле.

Траутманн играл по-прежнему впереди - левого инсайда по классическому «дубль-вэ-эм». Однако когда вратарь сборной лагеря Гюнтер Лур получил травму, в рамку как самому длинному пришлось встать Бернду. В юношах ему иногда приходилось играть голкипером по тем же причинам - травма вратаря и высокий рост, так что дело это для него не было в новинку.

Превращение в англичанина

Понемногу лагерные футболисты стали играть не только между собой, но и с командами окрестных деревень и городков.

В начале сорок седьмого сборная лагеря во второй раз обыграла местный «Холи Кросс», и Боб Лейланд, играющий президент клуба, пошел договариваться с комендантом лагеря о матче-реванше на поле в Сент-Хеленсе, поскольку на передвижение лагерников за пределы «трехмильного радиуса» было запрещено. Начальство дало «добро».

Лейланд: «Конечно, мы и эту игру проиграли. Мы и не могли выиграть. Их вратарь брал все мячи, даже пенальти взял. Собственно, я еще раз утвердился в первом впечатлении - голкипера лучше этого Траутманна я еще не видел ни разу в жизни»...

Вскоре Бернд уже защищал ворота команды из Сент-Хеленса - St.Helens Town, выступавшей в Ливерпульской лиге (Liverpool Combination League). В эту лигу входили команды промышленных предприятий региона, были они стопроцентно любительскими и выплачивали своим игрокам не зарплату, а что-то вроде небольшой компенсации, контрактов никаких не наблюдалось.

«Поводок», на котором держали военнопленных, со временем удлинялся - были отменены некоторые запретительные меры. Траутманн смог, например, ездить в Ливерпуль и на «Гудисоне» наблюдать за впечатлившей его игрой вратаря «Эвертона» Теда Сагара.

Траутманн изучал увиденное, с немецкой педантичностью и настойчивостью отрабатывал понравившиеся ему приемы. Вратарские данные у Траутманна (притом что он очень неплохо действовал и в поле) были просто идеальные: высокий рост, длинные руки и кулак, перефразируя принятое у нас выражение с учетом траутманновского происхождения, «как голова юнгфольковца». Добавьте к этому природную скорость, мгновенную реакцию, усовершенствованную в десантной школе, прыгучесть, резкость, точный дальний бросок мяча руками (спасибо фёлькербаллю!) и, самое главное, бесстрашие - компонент, без которого вратарю на поле делать нечего и сейчас, а в те годы, да еще в английском футболе, тем более.
Единственное, чего не было у Бернда - вратарской школы, но он интуитивно двигался в правильном направлении.

На него стала ходить публика. Количество зрителей, приходящих поглазеть на нового вратаря, увеличивалось с каждым матчем. Логично, что немец стал любимцем местной публики, а слухи о нем стали распространяться далеко за пределы городка.

В конце 1948-го правительство Ее Величества издало решение об отправке военнопленных домой. Желающие могли съездить на родину сначала в отпуск (дорогу оплачивала казна), и только потом принимать решение, уезжать насовсем или нет. Лагеря, в том числе и «Camp 50», закрыли, и Бернд проживал то в доме Джека Фриара, мелкого бизнесмена, первого секретаря сентхеленского футбольного клуба, то в специальном общежитии для саперов, поскольку работал, можно сказать, по специальности - он входил в спецгруппу, которая занималась поиском и обезвреживанием мин и неразорвавшихся авиабомб.

В январе 1949-го он решил воспользоваться «указом» и проведать в Бремене родных, с которыми не виделся уже семь лет.

До поездки предстояла еще одна игра за «Сент-Хеленс». «Не знаю, почему, но я пропустил два «детских» мяча, и мы проиграли. Ребята меня успокаивали. Фаны после игры пригласили в паб, и разговор вертелся вокруг моего предстоящего визита домой». О том, что произошло в пабе, Бернд рассказывал во всех интервью, подчеркивая, что действо было немыслимым и неожиданным для него.

«Берт (его все уже называли по-английски.- Б.Т.), мы тут собрали небольшую посылочку для твоих родителей и брата, прими!» - сказал один из одноклубников. Траутманн: «Они подтащили к столу чемодан..., нет, это было скорее похоже на небольшой шкаф, весил он не меньше тридцати килограммов и чего там только не было - сахар, ветчина, печенье, консервы... Продовольственные карточки еще не были отменены, а все эти продукты на «черном рынке» стоили бешеных денег. Я был ошарашен, не знал, что сказать, и тут меня «добили» окончательно. Кто-то протянул мне кошелек, в котором оказалось пятьдесят однофунтовых банкнот. Горло перехватило, и я чуть не расплакался...» (В «бенземанновской» речи голос Траутманна дрогнул, и лауреат смахнул слезу. - Б.Т.)

...Он сидел в родительской квартире, в которой после налета англичан для жилья оставались пригодными две комнаты из трех, и говорил о своей жизни. Мать и отец просто были рады его приезду и в слова особо не вслушивались, зато младший брат, прервав рассказ Бернда о радушии англичан, зло заключил: «Или ты всё врешь, или сам стал проклятым англичанином...».

Траутманн: «В каком-то смысле он был прав. У меня уже было мало общего с родными или нашими соседями (...) С тех пор я очень часто чувствовал, что у меня два сердца, или одно из двух половин - английской и немецкой...»

Смекалка будущего тестя

Он вернулся в Хьютон (база саперов) в феврале, продолжал работать в «минном отряде» и регулярно играл за свой клуб по выходным. В личной жизни наметились перемены - отношения с дочерью Фриара Маргарет уверенно продвигались к законной стадии. Аскетом, к слову, Траутманн явно не был. Как раз в 1948-м случилась неприятная, но обычная история - от него забеременела другая местная девица. Она и ее родители требовали от Берта оформить брак, но Траутманн при поддержке друзей крепко держал оборону. Он согласился выплачивать алименты на ребенка, но жениться - ни в какую!..

Весной 1949-го группу саперов перевели в Бристоль - в местном порту был непочатый край работы. Двое других немцев, уже несколько месяцев работавших в местной гавани, Карл Краузе и Алекс Айзентрегер (первый официальный немецкий легионер в Англии), параллельно с работой гоняли мяч в «Бристоль Сити»», выступающем в третьем дивизионе. Они попытались уговорить тренера взглянуть на их земляка. Тот отказался: «У нас вратарей хватает».

Тогда же Фриар развил бурную деятельность. Он не хотел терять ни Траутманна-футболиста, ни будущего зятя. Фриар добрался до местного депутата парламента Хартли Шоукросса (обвинитель от Англии на Нюрнбергском процессе) с просьбой о переводе Бернда обратно на северо-запад. Положительное решение пришло как раз к началу нового сезона.

По Сент-Хеленсу, однако, поползли слухи, что насладиться игрой своего любимца болельщикам не удастся: «За нашим Бертом охотятся большие клубы». Молва множила перечень претендентов и включала в него не только «Гримсби» с «Донкастером», но и более серьезные «Эвертон», «Ливерпуль» или «Бернли».
Действительно, в начале октября «Бернли» вышел на контакт с Бертом, но тот без Фриара ни на что не соглашался, даже на предварительный разговор.

В отличие от эмоционального Траутманна Джек Фриар был человеком расчетливым и уравновешенным. Он понимал, что Берта удержать в Сент-Хеленс не удастся. В смысле, в «Сент-Хеленс». В остальном же Траутманн крепко привязался к семейству Фриаров («Джек во многом заменил мне отца»), да и свадьба с Маргарет была уже не за горами.

Фриар обдумывал два вопроса: Берт иностранец, а следовательно, может рассчитывать лишь на полупрофессиональный контракт. Второе - любительский статус «Сент-Хеленса». То есть никаких отступных с «большого» клуба официально взять не удастся, а местный стадиончик требовал вливаний. В конце концов, Джек принял решение поехать вместе с Бертом в Бернли и поговорить с его хозяевами о том, и, само собой, о сём. Но тут неожиданно в процесс вмешался клуб «Манчестер Сити».

«Манчестер Сити» - самый странный из клубов

Журналист Алан Роуленд отзывался о «МС» тех и предыдущих лет следующим образом: «Если вы поинтересуетесь у фанов, какой из английских клубов самый непредсказуемый, самый «ненормальный», не сомневайтесь, большинство ответит - «Ман Сити». Даже их стадион назван почему-то по имени одного из американских штатов - Мэйн Роуд (Maine Road)! В каком другом клубе мог вольготно чувствовать себя валлийский шахтер, который натирал перед матчем ноги вонючим машинным маслом и во время игры накручивал всех соперников на правом краю. Тот, который сразу после финального свистка вскакивал на велосипед и отправлялся домой, жуя зубочистки. Это великий Билли Мередит... Или можете вы представить себе профессиональную футбольную команду, в которой капитан - любитель, ни разу не тренировавшийся с профессионалами? Тот, который выиграл за Кембридж три гребные регаты или побеждал в Уимблдонском теннисном турнире. Это талантливейший Макс Вуснэм. А в каком еще клубе мог играть близорукий вратарь-очкарик, чудивший на поле от души? Конечно, вы догадались, что речь идет о голкипере «Манн Сити» Митчелле.

А за кулисами клуба? Постоянный хаос, коррупция и разгильдяйство. Конечно, случались и победы - чемпионство в 1937-м, два финала Кубка Англии, но поверьте, более безалаберной команды не было...»

А тут, в сорок девятом, забузил вдруг отстоявший в рамке «Сити» на протяжении шестнадцати лет (с перерывами) великий Фрэнк Свифт, решительно и неожиданно (неужели думали, что он вечен?) вознамерившийся закончить с футболом. Но скандал вызвало не это. Спор между Свифтом и клубом возник из-за дома, который был предоставлен в аренду. Свифт попросил о выкупе по минимальной, почти символической цене («Разве я не заслужил, разве не благодаря мне...»). Президент Смит и отличного вратаря (в это время Свифт был и голкипером сборной) терять не желал, и «хатынку» не хотел отдавать фактически даром.

С домом можно было тянуть, но вратарь требовался срочно. Форвард Джонни Харт сообщил, что в «Сент-Хеленсе» есть просто фантастический вратарь, да и платить любителям ничего не надо. В общем, поехали знающие люди из «МС», поглядели и на собрании исчерпывающе доложили: «Брать и немедленно! То, что надо!». Смит немедленно стал нащупывать подход к руководителям «Сент-Хеленса», с кем-то поговорил, к кому-то съездил и сообразил, что не он один интересуется «этим немцем».

Развели больного человека...

Встречу с президентом «Бернли» Фриар планировал на субботу, 8 октября. Во-первых, контора Фриара находилась в то время далеко от Сент-Хеленса, и он приезжал домой только на выходной, во-вторых, Траутманн грипповал в это время во фриаровском доме под присмотром многочисленной женской части семейства. Поэтому будущий тесть события не форсировал.

Но он не учел настойчивости и сообразительности президента «МанСити», тем более что кто-то в клубе уже допустил утечку и в манчестерской прессе, синхронно в двух газетах появились заметки о возможном приобретении. Два Эрика, Тодд (будущий хороший друг Берта и литзаписчик книги Траутманна Steppes to Wembley - «Шаги к «Уэмбли») из «Ивнинг кроникл» и Торнтон из «Манчестер ивнинг ньюс», выдали репортажи о приглашении в «Ман Сити» «бывшего немецкого военнопленного» Это была сенсация, произведшая впечатление.

Уолтер Смит и менеджер Джок Томпсон, лично наблюдавший Траутманна в деле, срочно отправились прямиком в Сент-Хеленс и постучали в дверь дома Фриара.

Томпсон умел производить впечатление. Он умел разговаривать и уговаривать. Траутманн позже вспоминал, что сильно температурил, и из долгой речи менеджера запомнил только, «что «МС» - великий клуб с богатой историей, преданными болельщиками и блестящим будущим, что Траутманн сделает непоправимую ошибку, за которую будет корить себя всю оставшуюся жизнь, если немедленно не подпишет контракт с таким замечательным, просто уникальным клубом».

Незадолго до полуночи уставший Берт договор подписал. Гости вежливо откланялись и ушли, а через полчаса в комнату ворвался Фриар, вызванный кем-то из родственников. «Что случилось?» - «Я подписал контракт с «Ман Сити».

Утром Траутманн получил изысканно составленное письмо от президента «Бернли» с подробным и привлекательным изложением его, Берта, будущего в этом клубе...

...Планы Фриара срубить хоть какую-то копейку в той или иной форме для своего клуба рухнули. Позже он договорился лишь о ежегодных в течение пяти лет товарищеских матчах «МанСити» с «Сент-Хеленсом» в их городке и обязательном участии в них Берта. Весь сбор от этих игр должен был поступать в казну любителей...

Поддержка раввина

Тем временем в манчестерские газеты полетели первые протестные письма от любителей футбола. Их авторами были не только представители местной сорокатысячной еврейской общины (по мнению Роуленда, евреи Манчестера традиционно поддерживали протестантский «Ман Сити», а не католический «Ман Юнайтед») или члены обществ, объединяющих ветеранов войны, но и обычные болелы, не понимающие, как можно допускать в команду «наци, на котором пробы негде ставить».

Многие грозились сдать купленные на сезон абонементы и бойкотировать игры с участием команды. Состоялись даже демонстрации протеста, в которых участвовало до двадцати тысяч человек.
Меньшую часть откликов на переход составляли письма из разряда «да по барабану, кто он, если вратарь хороший, пусть играет».

Руководство «Сити» оказалось в сложном положении. Президента Смита волновала не столько судьба Берта, сколько дела собственного клуба: «Я понимаю чувства воевавших и тех, кто потерял на войне родных и друзей. Но фаны устроят нам не меньший бойкот и обструкцию, если мы не будем усиливать команду. И так плохо, и этак...» Правление решило от немца не отказываться, а для влияния на общественное мнение организовало письма членов фан-клуба в защиту Траутманна.

Это время - начало октября 1949-го - очередной кульминационный момент в жизни Траутманна. Фактически вновь решалось, как повернется его судьба.

Из «бенземанновской» речи Траутмана (2008): «...Слава Богу, я по-прежнему валялся с гриппом в Сент-Хеленсе и ничего об этом не ведал (...) А потом выступил потомственный раввин и ученый с мировым именем родом из Германии Александр Альтманн. В Трире есть улица, названная в честь его отца, тоже Александра, тоже высокоученого раввина (...) Он сказал журналистам: «Люди, это величайшая глупость - возлагать на одного немца вину за все ужасы последней войны...»

Из речи Альтманна: «...Несмотря на все жестокости и гонения, которые мы претерпели от нацистов, мы не имеем права наказывать человека, который не имеет ничего общего с поджигателями войны и ее организаторами. Любого следует судить лишь по делам его (...) Если этот парень хороший футболист, мы не должны лишать его шанса...»

Выступление Альтманна серьезно повлияло на настроения протестующих. Многочисленные и организованные выступления против Траутманна прекратились, ну, а, так сказать, единичные время от времени возникали.

Траутманн: «...Я не мечтал тогда о длительной карьере профессионала. Я больше думал о хлебе насущном, о содержании семьи и, выражаясь нынешним языком, о переходе в другой, более высокий социальный статус, чем статус бывшего военнопленного...»

Признание Англии

Рассказывают, что команда приняла Траутманна благожелательно. Обычно приводят слова, сказанные тогдашним капитаном «Ман Сити» Эриком Вествудом, участником высадки союзников в Нормандии и кавалером нескольких боевых наград: «В раздевалке войны нет. Мы принимаем в свою среду нового товарища. Чувствуй себя как дома, Берт, и будь счастлив».

Правда, неделей ранее капитан Вествуд не демонстрировал радости, услышав от менеджера, кто именно будет новым кипером в «Манн Сити». Но если интересы команды того требуют, что ж, значит, так тому и быть.

Приветственная речь Берту понравилась, а товарищеские отношения он и сам ценил и всегда старался их поддерживать. Из «десяти заповедей немецкого парашютиста» он безоговорочно принимал лишь четвертую - «бережно храни дружбу, только вместе с товарищами ты можешь победить либо умереть».
«Ман Сити» в те годы, как, впрочем, и позднее, к лидерам английского футбола не принадлежал. Команда чаще боролась за выживание в главной лиге, чем за победы в чемпионате, и хороший вратарь был необходим ей как воздух. Особенно после ухода Свифта. Конечно, Траутманна в первое время сранивали с легендарным голкипером и постепенно приходили к выводу, что «этот немец не так уж плох». В Манчестере отношение к нему стало стойко положительным, а на выезде случалось разное.

Первая игра за основу (в резервной команде Берта обкатывали в трех матчах) состоялась в Болтоне. Интерес к матчу подогревался в прессе, из Манчестера приехало десять тысяч болельщиков. Приезжие появление «Ман Сити» встретили шквалом аплодисментов и возгласами поддержки, зато возмущенное скандирование двадцати пяти тысяч местных адресовалось прежде всего Траутманну. Они «приветствовали» его криками «Хайль Гитлер» и «На-ци, на-ци...». В игре болтонцы были лучше и победили 3:0, несмотря на отбитый Траутманном пенальти. После матча в раздевалку пришел Свифт, похлопал Берта по плечу и поднял большой палец: «Отлично сработано, парень - продолжай в том же духе».

Здесь не было никакой иронии. Если вы заглянете в таблицы тех лет, то увидите, сколько мячей забивалось и, соответственно, пропускалось. Пресса после той встречи признала Берта лучшим игроком (это при трех пропущенных мячах!). Можно представить себе, сколько он отбил...

В январе 1950-го он впервые играл в Лондоне. На «Крэйвен Коттедж» (Craven Cottage) против «Фулхэма».
Джек Фриар сказал ему: «Ты еще ничего не достиг. В Лондоне ты должен играть настолько хорошо, как во всех предыдущих играх вместе взятых. Тогда о тебе напишут по всей стране, только тогда ты победишь. И не обращай внимания на трибуны...»

Стадион встретил Траутманна криками «Наци, краут», но у Берта не было времени отвлекаться на шум трибун. Лондонцы взяли «Ман Сити» в оборот с самого начала игры. «Боже, как они нас гоняли. Будто их было в два раза больше...»

«Фулхэм» выиграл 1:0 («Ивнинг пост»: «Если б не Траутманн, счет был бы двузначным»). Самое примечательное произошло после финального свистка: игроки «Фулхэма» окружили Берта и дружно зааплодировали. С таким эскортом под овации трибун Траутманн покинул поле...

Так началась продлившаяся почти пятнадцать лет карьера вратаря «Манчестер Сити» Берта Траутманна.
Лучшие ее годы, когда слава Берта гремела на Британских островах и даже за их пределами, пришлись на первую половину пятидесятых. У перелома, в прямом и переносном смысле, есть точная дата - 5 мая 1956-го. Но об этом дальше...

Война и Германия

Война догнала Берта на одном из тренировочных занятий по физподготовке. Он, классный бегун, соревновался в скорости с Роем Кларком, крайним нападающим. Кларк: «Вдруг я заметил, что Берт куда-то пропал. Обернулся. Смотрю, он лежит на дорожке и вроде как не дышит. Мы налетели тут же, стали делать искусственное дыхание. Как же я перепугался, решил, что инфаркт, что он сейчас концы отдаст».
Врачи ломали голову над происшедшим, пока Берт не рассказал им, что иногда он чувствует удушье, боли в области сердца.

Доктора, посовещавшись, пришли к выводу, что это результат трехсуточного пребывания под развалинами в Клефе, когда Траутманн надышался строительной пыли. Теперь это аукнулось.

Во всем остальном он мог чувствовать себя в Англии вполне счастливо. Его признали в первом же сезоне, его обожали болельщики в Манчестере и уважали фаны в других городах. У него в изобилии присутствовало то, что теперь называется харизмой.

А еще он женился, наконец, на дочери Фриара, и молодая пара ожидала скорого прибавления в семействе. В общем, шла обычная мирная жизнь со всеми ее радостями и проблемами. Нормальная, как у других...

В Германии о футбольных успехах Траутманна знали. Получить признание в Англии всего через пять-шесть лет после войны - это ж каким вратарем надо быть, чтобы пробить стену неприязни!

Из «бенземанновской» речи Траутманна (2008): «Потом мне говорили - мол, я показал англичанам, что есть и «хорошие» немцы». Может быть. Может, подсознательно что-то такое мной двигало, может быть. Я просто жил и играл в футбол. По правилам!»

А в 1953-м произошла следующая история.

Однажды Берт получил письмо от Карла Краузе, с которым он работал в Бристоле сапером. Карл гонял мяч за «Шальке» и сообщал другу Берту (или Бернду), что им интересуются в гельзенкирхенском клубе. Берт сразу же дал отмашку, что к переговорам готов. Главной причиной желания Траутманна перейти в немецкий клуб была возможность попасть в сборную ФРГ, готовившуюся к чемпионату мира. Он договорился о недолгом отпуске, сославшись на болезнь матери («и вообще пора съездить»), и в июне отправился в Германию. Кроме письма от Краузе он почти одновременно получил послание от Петера Кулартца, фронтового товарища, тяжело раненого под Смоленском. Петер жил теперь в Кёльне, и Траутманн решил заехать сначала к нему.

Траутманн: «Я стоял в дюссельдорфском аэропорту, озирался по сторонам с высоты своего роста, и тут меня сзади кто-то хлопнул по плечу. Я обернулся и взглянул в лицо мужчине. Я видел его впервые. Незнакомец засмеялся: «Не узнал, что ли, я Петер Кулартц». Я подумал тогда: «До каких же успехов медицина дошла - собрали по кусочкам и даже лицо новое сделали, во дают!»

Позже выяснилось, что встречавший, действительно полный тезка фронтового друга («правильный» Кулартц, узнав из газет о приезде Траутманна и встрече с однополчанином, сильно удивился - «а я тогда кто?» - и разыскал Бернда на следующий день), пошел на мистификацию с одной целью - заполучить для «Кельна» классного вратаря. Фотографию Траутманна он увидел в газете, затем позвонил президенту «Кёльна» Крамеру и представился неофициальным футбольным агентом Берта. Потом написал письмо в Англию. Всю эту нехитрую аферу разрушило появление однополчанина.

Он поехал в Гельзенкирхен, где переговорил с президентом Вильдфангом («меня все устроило»), затем в Бремен. По возвращении в Англию его беспокоил только один вопрос: «Как уговорить жену на переезд в Германию и что сказать в «Ман Сити»?

«План Риви»

Дело с переходом лопнуло. Гонцы из Гельзенкирхена - Вильдфанг с сыном и тренер Фриц Щепан (легендарная фигура в истории «Шальке») - приехали в Манчестер договариваться и остались в полном недоумении. В Германии было принято при переходе давать в качестве отступных сумму, равную годовой зарплате футболиста. В данном случае она равнялась 750 фунтам. Немцы давали тысячу. Президент Смит, не раздумывая, ответил: «Да вы что, ребята, он стоит в двадцать раз больше!». Никогда до этого случая ни один английский клуб не требовал такие деньги за переход вратаря. Голкипер в зависимости от достоинств «стоил» не больше шести-семи тысяч. О немецких клубах и говорить нечего. Двести тысяч марок (один фунт был тогда равен десяти маркам) - это просто невероятно.

Немцы уехали домой и обрисовали ситуацию в прессе. Даже кинули клич «Вернем лучшего вратаря на родину!» и объявили сбор денег. Откликнулись, естественно, только гельзенкирхенцы. Дортмундцы, например, и другие усиливать конкурента не желали.

Когда же в «Ман Сити» просекли, что Траутманн в принципе сам заварил всю кашу, то отношения Берта с клубным руководством испортились. Ему даже пришлось в газете оправдываться, рассказывая о болезни матери, о брате-неудачнике, и о своей обязанности позаботиться о них.

Так или иначе, Траутманн из команды не ушел, и как принято говорить, помог своему клубу в «борьбе за выживание», а затем уже и за награды.

Улучшение результатов «Ман Сити» в то время произошло не только благодаря вратарю (тут никто и не спорил), но прежде всего из-за прихода в клуб некоторых известных и малоизвестных тогда, но ставших таковыми в будущем, футболистов.

В 1953-м году огромное впечатление произвела в Англии «золотая команда» - сборная Венгрии. Наблюдали и впечатлялись все, а перестроить игру по образу и подобию «Араньчапат» решились только в Манчестере. Тренер «Ман Сити» Лес Макдауэлл согласился с предложелием.одного из ключевых игроков команды Дона Риви (да-да, того самого, в будущем легендарного тренера «Лидса»!) «играть, как венгры». Эта перестройка игры вошла в историю клуба как «План Риви».

При подобной игре расширялись некоторым образом и функции вратаря, что Траутманну пришлось по вкусу. Он с удовольствием участвовал в изменившихся тренировках, отрабатывая новые способы взаимодействия с полевыми игроками.

Не вдаваясь в подробности; скажу, что перестройка игры и привлечение новых футболистов дали определенный эффект, и «Манн Сити» постепенно пошел в гору.

Пятна на немецком солнце

В 1955 и 1956 гг. траутманновский клуб дважды подряд выходил в финал Кубка страны.
Кубок Англии - соревнование легендарное. Даже теперь, когда во многих странах кубковые соревнования отошли на второй план, на островах престиж Кубка не потерян. А тогда... Чемпионат, конечно, состязание более серьезное. Но в течение сезона у команды есть возможность исправиться, догнать оторвавшихся конкурентов. Далеко не всегда удается, но дистанция чемпионата длинна, конкурент может споткнуться на ком-то третьем. А в Кубке ты должен убирать соперников с дороги самостоятельно, другого не дано. Или не принимай участия. Кроме того, финал Кубка в Англии в те годы - единственный матч клубных команд, который транслировался по телевидению. Это, знаете ли, тоже вдохновляло.

Впервые в послевоенной истории «Ман Сити» добрался до финала в 1955-м. Соперником был «Ньюкасл», совсем недавно дважды игравший в финале и имевший необходимый опыт. Команда Траутманна финал проиграла 1:3, но «ощущения у меня были незабываемые». Берт так волновался перед игрой, на которую ребята из «Манчестер Ивнинг кроникл» привезли из Германии мать и отца Траутманна, что, пожимая руку герцогу Эдинбургскому, ответил на устное приветствие «зер гут».

Первый мяч из сетки своих ворот он выгреб на первой же минуте. Этот обидный мяч, за который Берт себя казнил, предопределил ход игры.

На послематчевом банкете Рой Пол, «железный капитан», но не мастак на долгие речи, встал и произнес: «В следующем году мы снова будем здесь и заберем себе эту вазу».

И через год «Ман Сити» вновь добрался до финала. Как и год назад, команда готовилась в тренировочном лагере в Истбурне. Именно оттуда за два дня до матча, 3 мая, в Лондон отправились трое: президент Уолтер Смит, тренер Макдауэлл и вратарь Траутманн. Причина: чествование Берта как «Лучшего игрока страны 1956 года». Второй раз подряд это звание получал футболист из «Ман Сити» - предыдущим лауреатом был Дон Риви, - но впервые в недолгой пока истории приза его присудили вратарю и, конечно же, впервые иностранцу!

Берт не знал, какие страсти разгорелись во время обсуждения. Нет, вратарские достоинства Траутманна сомнению не подвергались. То, что он, например, лично вытащил команду в следующий круг Кубка в игре против «Саутенда», признавали все, что благодаря ему «Сити» спасся во многих матчах, а в других победил и обезопасил себя от вылета, было несомненно. «И если не Берт, то кто?», - вопрошали его ярые сторонники.

Дело было в другом. И эта сторона присуждения приза характеризует подход к определению победителя. Он должен быть безупречен.

А у Берта были два прокола. В домашнем матче против «Чарльтона» «Сити» горел со счетом 1:4. Игра была из разряда тех, когда у противника получается всё, а свои мажут с метра по пустым воротам. Вот, значит, при 1:4 судья Пуллен назначил еще и пенальти в ворота Траутманна. Берт, и в жизни по отзывам товарищей человек эмоциональный, а на поле, да еще в такой ситуации, да еще если 11-метровый кажется несправедливым... Траутманн обложил судью сначала по-английски, затем по-немецки, затем вспомнил и ругательства из других языков. Карточек тогда не было, судья вынес вратарю устное предупреждение и, по правилам, для протокола, спросил имя и фамилию. «Стэнли Мэтьюз я, не знаете, что ли?!», - заорал Берт. Пенальти он не взял, гости выиграли 5:1, и в туннеле после игры Траутманн, подставив предварительно ногу идущему впереди судье, съездил его еще кепкой по лицу. Скандал был нешуточный, последовала дисквалификация и ощутимый денежный штраф.

Но жаркие дебаты вызвало не это «преступное деяние», состоявшееся еще осенью 1954-го (помнили!), а свежий случай из полуфинальной игры Кубка-56 в матче против «Тоттенхэма» на нейтральном поле в Бирмингеме. «Ман Сити» с трудом вел игру к победному концу, когда на Траутманна «вывалился» нападающий лондонцев Джордж Робб. Берт бросился наперерез, но достал не мяч, а ногу игрока. Судья, в суматохе у ворот не заметивший нарушения, пенальти, несмотря на яростные протесты пострадавших, не назначил. «Сити» вышел в финал.

В интервью Траутманн клялся и божился, что Робба намеренно не срезал, что так вышло и «вообще он мяч задел». Обычное дело, «он обязан был защитить ворота»....

Весь Северный Лондон, вотчина «Тоттенхэма», был в негодовании. Через одиннадцать лет после войны одного фола хватило, чтобы «из великого спортсмена» снова превратиться в «нацистскую свинью». В гневных письмах его только так и называли. «Не лгуном, - писал Роуленд, - не грубияном, а эсэсовцем, гестаповцем и т.д.»...

Наградная комиссия же обсуждала этот случай как «неспортивное поведение» (не fair play, мол), и некоторые считали недопустимым присуждать приз человеку, который так себя повел.
Голосование, однако, принесло победу Траутманну с трехкратным перевесом над вторым призером.
Но не этот приз стал пиком для Берта. В «Зал мировой футбольной славы» он вошел два дня спустя. Окончательно. И бесповоротно.

Поход за «сраным горшком»

Напряжение в раздевалке было не меньшим, чем годом ранее. Суеверный Риви нервно поигрывал деревянными палочками, полученными от цыганки-прорицательницы. Бики Барнс и Рой Литтл пытались развлекать остальных диалогами из репертуара радиокомиков. Время от времени весельчак Барнс обращался к сидящему в углу Берту: «Эй, юберменш (сверхчеловек - нем. - Б.Т.), не спи. Покажи, наконец, сегодня преимущества высшей расы». (Подобные шуточки Траутманн терпел только от Бики, с которым дружил и отвечал тому фронтовыми словечками, характеризующими, англичан. Другим разрешалось лишь нехитрая игра слов: «Траут - настоящий краут». Да и желательно, чтоб Берт не слышал...)

Капитан Рой Пол, выстроив команду в туннеле, повернулся к товарищам и «пошутил»: «Если мы сегодня не выиграем этот сраный горшок, то каждый из вас познакомится с ним». И, подняв руку, продемонстрировал свой здоровенный кулак.

Траутманн: «Наши соперники - «Бирмингем Сити» - мандражировали, похоже, не меньше, если не больше. Ну, так примерно, как мы перед прошлогодним финалом...»

Снова был забит быстрый мяч. Только на этот раз отличился Джо Хейес из «Ман Сити». Стало поспокойнее.

...К середине второго тайма «Ман Сити» вел 3:1, а бирмингемцы отчаянно атаковали. Всё чаще выпускал тихоходный Дэйв Ивинг нападающих соперника к воротам Траутманна, но Берт успевал подчищать огрехи своего защитника. За семнадцать минут до конца встречи Питер Мерфи, в очередной раз опередив Ивинга, выскочил один на один с вратарем. Траутманн бросился в ноги Мерфи как положено - головой вперед, вытянув руки, и мяч достал.

(Для ценителей футбольной точности: подача слева, скидка головой на линию вратарской и далее по тексту. - Ред.)

...В те годы все голкиперы играли именно так. Редких экземпляров, которые чаще пытались выйти на мяч ногами, не очень жаловали: «Прическу бережет; трус, тряпка...». Сейчас гораздо чаще можно увидеть, как вратарь отбивает мяч ногами. Не потому что нынешние трусливее прежних. Просто с изменением тактики, увеличением скорости игры изменился и стиль игры вратаря...

(Почему же? А вот вратари старой школы напрямую говорят, что вся эта «дасаевщина» проистекает исключительно из желания поберечь себя, не рисковать понапрасну здоровьем! И причем здесь новая тактика - новые деньги, вот в чем дело! - Ред.)

Мерфи, мчавшийся к мячу полным ходом, затормозить не мог и со всего маху стукнул Берта в голову коленом. От удара Траутманн потерял сознание, но продолжал крепко прижимать к себе мяч.
Судья Альф Бонд тут же остановил игру и вызвал на поле медиков. Лори Барнет, врач «Сити», примчался к месту происшествия и увидел, как Траутманн начал ворочаться и понемногу подниматься.

Траутманн: «...Когда я стал приходить в себя, первой мыслью было - сломал шею. Лори совал мне под нос нюхательную соль, но боль, пронзавшая, казалось, меня всего, не утихала. Чем яснее я видел мир, тем нестерпимей становилась боль...»

Рой Пол: «Когда Берт поднялся на ноги, его мотало из стороны в сторону, как пьяного. Я предложил поставить в ворота Роя Литтла (замены тогда не были еще разрешены, не устаем напоминать. - Б.Т.), но Берт только отмахнулся».

Пол сказал защитнику Ивингу: «Не рыпайся, торчи в центре защиты и не пускай никого. Махнешь разок мимо мяча - закопаю лично».

Траутманн совершил до конца игры еще два выдающихся сэйва (в интернете есть ролик с ними), повторив в нужный момент такой же бросок в ноги, а также сняв в прыжке мяч с головы того же Мерфи. Ну, и само собой, выходил на подачи с флангов, ловил, отбивал, перехватывал... Бирмингемцы давили, никто никого не щадил.

Траутманн: «Ребята потом говорили, что я неплохо провел концовку. Ничего не помню...»

Настоящая трагедия была потом

Их поздравляли, обнимали, хлопали по плечам. Билл Лейверс, товарищ Траутманна, с которым Берт делил комнату во время выездов, поддерживал вратаря во время церемонии награждения.

Королева Елизавета, пожимая руку голкиперу, спросила: «Как Вы себя чувствуете?» - «Отлично, Ваше Величество, благодарю Вас», а герцог Филипп поинтересовался: «Что это Вы голову так криво держите?» - «Шею заклинило».

Потом было шампанское в раздевалке, многочисленные интервью для английских и, разумеется, немецких журналистов; праздничный банкет в Cafe Royal с участием жен и подруг игроков. Берт танцевал со своей Маргарет...

Ночью боль, которую Траутманн пытался заглушить таблетками аспирина, усилилась. Вместе с врачом команды Берт из гостиницы отправился госпиталь. Дежурный врач сказал, что «это мышечные проблемы, рентген ничего опасного не показал». Траутманн понимал, что здесь что-то не то. Он не мог повернуть голову, от каждого прикосновения к шее просто «лез на стенку». Мышечное? Не-ет!

В понедельник утром в Манчестере Барнетт повел Берта к знакомому остеопату (их называют также хиропрактиками или костоправами). Тот бодро диагностировал: смещение пяти позвонков - «ща вправим».

Траутманн: «Боль взорвалась во мне, как... граната. Я орал и матерился. Врач сказал, что четыре позвонка уже на месте, а для пятого нужна специальная процедура, приходите завтра. Да пошел он...»

Берт поехал в манчестерский госпиталь. Новый рентген показал, что второй позвонок развалился на две части. Берт чудом остался жив: третий позвонок приподнялся и блокировал движение обломков. Ему сделали срочную операцию, одели в специальный гипсовый корсет от пояса до шеи, зафиксировали голову (не шевельни!) и отправили в палату.

Траутманн: «Я испугался по-настоящему, только очухавшись на госпитальной койке. Лежал неподвижно на спине, пялился в потолок и думал: «Опять миллиметр туда, миллиметр сюда...». Ладно, выжил, но, похоже, футбольной карьере конец.

Одновременно с ним в госпитале проходили курс лечения знаменитые Том Финни и товарищ по «Ман Сити» Джимми Медоуз. Этот получил травму колена в полуфинале Кубка и на «Уэмбли» не играл.
Через две недели Траутманна выписали и в «рюкзаке» (хитрая конструкция для поддержания позвоночника и головы) отпустили домой.

Он приехал в новый, недавно приобретенный дом в Брэмхолле, где собирался выздоравливать в кругу семьи - жены Маргарет и шестилетнего сына Джона. Его не забывали. Навещали друзья, соседи. Он получал сотни писем с выражением сочувствия, пожеланиями скорейшего выздоровления и... возвращения в футбол. Он снова был героем, любимцем и олицетворением спортивного духа!
Среди писем, пришедших из Германии, было приглашение от Немецкого футбольного союза (DFB) прибыть в качестве почетного гостя на международный матч сборных ФРГ и Англии 26 мая 1956 года. Через три недели после перелома!

Маргарет ехать не хотела - нужно обставлять новое помещение, масса дел. После семейного скандала (и Маргарет, и Берт - люди темпераментные) Траутманн 24 мая отправился в Лондон, переночевал в гостинице и утром вылетел в Дюссельдорф. Там его встретил представитель DFB, толпа журналистов, которые сопровождали «нашего героя «Уэмбли» до Берлина, где должен был состояться матч.
Не успел Траутманн разместиться в заказанном для него федерацией «люксе», как в номере зазвонил телефон. Директор гостиницы, с почтением выслушивавший нехитрые пожелания прославленного постояльца, с раздражением («было же приказано не соединять ни с кем, чтоб Траутман мог спокойно отдыхать!») снял трубку, собираясь устроить разнос дежурному портье. Берт смотрел на директора. Тот молчал, бледнея на глазах. Положив трубку и не глядя на гостя, он тихо произнес: «Мне очень жаль, герр Траутманн, речь идет о вашем сыне - он попал под машину, больше ничего не сообщили...»

Дети, дети...

Люди из DFB договорились с британским консульством, что рейс, следующий из Цюриха в Лондон, совершит экстренную посадку в Дюссельдорфе и подберет Берта в тамошнем аэропорту. В Лондоне ждал специальный самолет до Манчестера.

В Брэмхолле его встретили заплаканные Фриары. Берт знал лишь о «серьезных увечьях и травмах». Он с порога спросил: «Жив?» и сразу всё понял...

...После отъезда мужа в Германию раздраженная Маргарет решила покинуть дом и до его возвращения пожить у друзей, благо в Брэмхолле Траутманнов хорошо знали и дружили семьями. Она, взяв с собой маленького Джона, пошла проситься в гости к Уилсонам, проживавшим неподалеку... Маргарет стояла на тротуре и разговаривала с главой семейства. Джон, увидев на противоположной стороне улицы мороженщика, попросил денежку и побежал за лакомством. Несколько пенни не хватило, и он рванулся назад к матери. Продавец закричал ему вслед: «Потом принесешь!», но мальчик уже выскочил на дорогу прямо под колеса. Водитель авто среагировал, нажал педаль тормоза, но было поздно...

Жена в происшедшем винила мужа: «Если бы ты не уехал, ничего бы не случилось...» Тогда их отношения дали трещину.

Осенью Траутманна и Маргарет пригласили в Германию. Сменить обстановку, поездить по стране. Берт встречался с различными футбольными деятелями, присутствовал на играх, От Ади Дасслера получил предложение стать представителем «Адидаса» на Британских островах. Их старались отвлечь от переживаний, тормошить и не дать впасть в уныние.

Траутманны даже попытались усыновить мальчишку по имени Клаус - он внешне и в поведении был очень похож на погибшего Джона. Мать Клауса, жительница Берлина, так же, как и некоторые другие матери, желала, чтоб ее сын воспитывался и жил на западе, а не в ГДР, и готова была оторвать его от себя.
Они привезли Клауса в Англию. Вскоре к нему привязались все родственники и соседи. Только не Маргарет. Она не смогла. Паренька вернули в Берлин родной матери...

Через два года жена произвела на свет мальчика, которого назвали Стефаном, а еще через год - его брата Марка...

Вернуться в бессмертие

1 декабря 1956-го, спустя неполных семь месяцев после памятного финала, Бернд Траутманн защищал ворота резервного состава «Ман Сити» в календарном матче. Вопреки мнению специалистов-медиков, вопреки вердикту профессора Гриффитса, лечащего врача Берта («Парень, забудь о футболе, живи тихо, тебе ведь, в конце концов, уже тридцать три!»), он вернулся. И играл еще восемь лет. И все эти восемь лет был основным вратарем команды. Он опять спасал, вытаскивал, помогал. За пятнадцать сезонов он только в чемпионате провел за «Ман Сити» 545 матчей.

15 апреля 1964-го он играл свой прощальный поединок. Идею устроить его подали манчестерские газетчики.

Эрик Торнтон («Манчестер Ивнинг ньюс»): «Мы решили, что играть должна сборная Манчестера - «Сити» плюс «Юнайтед» - против команды сборной звезд английской лиги (...) Когда мы назначили дату встречи, нас со всей страны и из-за рубежа буквально завалили просьбами о билетах. Мало того, когда мы еще только думали, кого позвать в сборную лиги, на столе у меня уже лежали письменные «заявления» от главных наших Звезд. Никто не требовал денег за участие, оплаты отеля, суточных, как бывало в других случаях - только возьмите поиграть...»

За две минуты до окончания прощального матча при счете 5:4 в пользу хозяев на поле выскочили два пацана, подбежали к Траутманну и обняли его. Тогда остальные зрители тоже не выдержали, и поле заполнилось народом. О продолжении игры не могло быть и речи. Дорогу к микрофону, установленному перед главной трибуной, пришлось прокладывать с помощью полицейских.

Несколько отзывов о вратаре Берте Траутманне.

Гордон Бэнкс (лучший английский вратарь всех времен): «Для меня Берт - величайший голкипер. В его исполнении все выглядело простым, само собой разумеющимся. И он не паниковал, даже когда его ворота осаждали всю игру. Он был первым в нашем футболе, кто стал вбрасывать мяч в поле руками на чужую половину, начиная зачастую голевую атаку (...) О человеческих качествах могу сказать только одно - спортсмен высшей марки».

Сэр Стэнли Мэтьюз: «Это был исполинского роста богатырь; стоял, как скала. Плюс еще безукоризненная техника. Берт - вратарь из великих».

Бобби Чарльтон: «Выдающийся спортсмен и лучший «распределитель» мячей среди голкиперов. А как он ловил и отбивал! Наш тренер говорил нам: «Бьете по его воротам - не смотрите на Берта. Он по глазам прочтет ваши мысли. А фантастическая реакция? Я могу перечислить десятки случаев, когда он брал мячи непосильные для других. Сколько он мне не дал забить (...) В свое время он был лучшим вратарем в мире...»

Есть высказывание, которое приводят все без исключения писавшие о Траутманне (по крайней мере, в последние десять лет. Раньше я такого высказывания не встречал).

Обычно это выглядит так. «В мире есть только два великих вратаря. Один - это Лев Яшин. Другой - немец из Манчестера, Траутманн». Эту фразу приписывают Льву Яшину...

У автора есть обоснованные сомнения в том, что такой отзыв имел место (интересно, где это Яшин увидел Траутманна в деле?!). Зато сам факт сравнения и постановки рядом с Яшиным характерен...

Траутманн по окончании карьеры работал тренером. Он руководил немецким «Клубом «Пройсен». из Мюнстера, вывел сборную Бирмы на Олимпиаду 1972 года, трудился в Йемене и на Мальте.

С начала 1990-х он живет Испании («Старым костям полезно жаркое солнце!») с третьей женой Марлиз (с Маргарет он развелся в середине 60-х, второй брак с немкой Урсулой ван дер Хайде распался в 1982-м), руководит из-под Валенсии деятельностью своего фонда, созданного в 2002 году для лучшего взаимопонимания английской и немецкой молодежи («У меня два сердца, а может, одно из двух половинок - английской и немецкой...»).

Траутманн - лауреат высших наград Германии и Англии. Он награжден Бундескрестом «За заслуги» (1997), имеет звание офицера Ордена Британской империи (2004). В 2007 году он был признан лучшим игроком «Ман Сити» всех времен. Если за него голосовали молодые, что ж говорить о тех, кто видел его в действии и для кого он был кумиром!

Дядя нынешнего идола английского футбола Уэйна Руни живет в Бремене. Он историк и переводчик с немецкого: «Я изучал в Англии историю и философию. В 1973 году я поехал в Бремен писать докторскую работу. Бремен - из-за Траутманна, он ведь отсюда родом. Я помню его со времен своего детства, когда старался не пропускать ни одной игры с его участием...»

За неделю до вручения премии Германской Академии футбольной культуры Траутманна чествовали в Берлине. DFB вручал ему свою награду - специальный знак отличия с бриллиантом. Тео Цванцигер, президент DFB, среди прочего, сказал: «... Наш великий Зепп (Зепп Гербергёр, тренер сборной Германии и ФРГ с 1936 по 1964 год - Б.Т.) совершил за свою долгую деятельность только две ошибки. Первая и главная из них - та, что он не привлекал в сборную Траутманна. Он почти до самого конца своей работы следовал убеждению, что в сборной должны играть только футболисты из германского чемпионата. Очень жаль, что он не сделал исключения для Берта. Но наряду с Wunder von Bern мы можем говорить о Wunder von Bernd».

Ни убавить, ни прибавить...

* - «Чудо от Бернда» - перифраз распространенного das Wunder von Bern - «чудо из Берна». Популярное в Германии обозначение сенсационной победы футбольной сборной страны в Берне в финале чемпионата мира 1954 года. Есть и кинофильм с таким названием.

Б. ТАЛИНОВСКИЙ, газета «Совершенно секретно»