Виталий ЧЕРНОБАЙ: «Американцы не нашли у меня рогов»

Среди олимпийских чемпионов и чемпионов мира его имя не значится, но достижения, выпавшие на «время первооткрывателей», помнят до сих пор. Внедренная им методика «телеподометрии» актуальна и сегодня. Спортивные историки называют его «живой энциклопедией», ведь кроме знаний, опыта и воспоминаний в домашнем архиве Виталия Ивановича хранятся тысячи метров кино- и видеопленки, зафиксировавшие полувековую эволюцию прыжков с шестом.

Друзья же в шутку продолжают называть Чернобая «лучшим другом американцев» - за стремление общаться с американскими соперниками, которое не могли остановить ни «холодная война», ни запреты руководства. Он практически в совершенстве овладел английским, чтобы лучше понимать мировых лидеров легкой атлетики. К слову, вследствие этой дружбы в Советский Союз со всего мира стали приходить посылки с шестами. Отправители не знали адреса советского коллеги, поэтому, подобно чеховскому Ваньке Жукову, писали: «СССР. Чернобаю».

Что любопытно: некоторые посылки нашли своего адресата.

- В то время я практически свободно владел английским, - вспоминает Виталий Чернобай. - Как это удалось? В школе, до войны, я учил немецкий, однако в спорте он был не в ходу. Но у меня была знакомая, Эсма Борисовна, переводчица при спорткомитете - она, будучи женой посла, какое-то время жила в Америке. Мы, спортсмены, нередко общались с ней и старались перенять все особенности языка. Когда же стал ездить на соревнования за границу, купил в какой-то европейской стране пособие «Английский для иностранцев». Там была настолько простая методика, что я очень быстро ее освоил.

ЛЕТАЮЩИЙ ПАСТОР

- В сборной вас считали другом американцев. Часто доставалось из-за этого?
- Мне постоянно делали замечания, что я слишком много общаюсь с иностранцами. Но было безумно интересно поговорить с зарубежными атлетами, и не в последнюю очередь - на профессиональные темы. Особенно с американцами, которые в прыжках с шестом долгое время лидировали. У них была целая плеяда звезд во главе с Бобом Ричардсом, и мне хотелось знать, в чем секрет их чемпионских традиций. Мы прыгали в песчаную яму, а американцы приземлялись на деревянные стружки. Я это вычитал в одной книге. Долгое время переводил - и все никак не мог понять.

Кроме того, было интересно увидеть, чем американцы отличаются от нас в обычной жизни. При встрече они были спокойны и доброжелательны, в быту, в гостиницах или общежитиях - шумны, веселы и непосредственны. Казалось, для них распорядок дня и общественные нормы были не писаны. Но, возможно, это только в сравнении с нами, советскими атлетами, наученными всегда «вести себя прилично». На самом-то деле особо жесткого контроля над нами не было. Руководители делегации, отпуская нас «погулять», просили одного: лишнего не болтать. А кто мог вообще болтать? Тот, кто знает язык. Вот уже само знание английского приковывало ко мне внимание руководителей. Мне вежливо намекали, что я «слишком активно общаюсь».

Выучив язык, я стал переписываться с американскими приятелями. Хотя мое стремление к знаниям не приветствовалось, для меня эти порицания были безболезненны. Но после того как я в 1958 году в Москве на матчевой встрече СССР - США обменялся майками с Роном Моррисом, меня практически перестали выпускать за границу. Обычно перед крупными соревнованиями команду вывозили на различные турниры для приобретения соревновательного опыта, чтобы уже на чемпионате мира или Олимпийских играх в секторе чувствовать себя раскованнее. Так вот всегда в последний момент что-то случалось, и за границу ехали другие люди.

Политика разъединяет людей. Но она бессильна рассорить спортсменов и зрителей, которые пришли болеть за них на трибуны. Если атлет вышел в сектор устанавливать рекорд, его поддерживают и за него болеют представители разных национальностей. За всю жизнь я не припомню ни одного случая враждебности со стороны соперников или зрителей. В те времена на Западе было много выходцев из СССР, которые по каким-то причинам боялись возвратиться на родину. И соревнования способствовали общению не только между спортсменами, но и эмигрантов с соотечественниками. К нам, землякам, они подходили со слезами на глазах - прикоснуться к частичке родины, пообщаться на родном языке.

- Майку Морриса вам удалось сохранить?
- Да. Лежит где-то дома, в шкафу. Я отдал Рону свою красную шерстяную с гербом Союза на груди, а взамен взял белую, где по центру нашито «USA». Меня потом обвиняли в том, что я продал американцам герб. Но мне очень хотелось иметь майку американской сборной - я уважал соперников из США. Но больше всех - Боба Ричардса. Он был без преувеличения гениальным прыгуном. А за пределами сектора - пастором и выдающимся общественным деятелем, популярным не только у себя на родине. «Летающий пастор», как о нем любили писать газеты, был удивительно открытым в общении. Когда Ричардса спрашивали, как он может так высоко прыгать, он, улыбаясь, показывал пальцем в небо и говорил, что именно Бог помогает ему взлететь повыше.

Американские атлеты тоже очень интересовались нами. Поэтому, познакомившись с соперниками, мы в олимпийской деревне стали ходить к ним в гости. В одну из первых встреч Ричардс театрально ощупал мою голову и сказал: «Вот русский. Но на голове у него нет рогов. Подойдите и убедитесь сами». Я вначале опешил. А когда понял, в чем дело, рассмеялся. Наверное, в газетах было что-то написано по этому поводу. Ведь у нас в прессе американцев тоже представляли чудовищами.

БАМБУКОВЫЕ ШЕСТЫ СУШИЛИ НА КОСТРЕ

- Рассказывают, в те времена с шестами в Львове было туго. Где их доставали?
- В прыжках с шестом одной, даже самой лучшей методики обучения недостаточно. Нужен еще и хороший инвентарь. Мы начинали прыгать на бамбуковых шестах. А где взять такой шест? Во Львове бамбук не растет, зато рощи были в Батуми и Сухуми, где у нас обычно проходил весенний сбор. И вот каждый тренер и спортсмен выбирали стебли потолще, тихонечко их срезали и упаковывали. Но ведь в поезд такой багаж не потащишь. Умудрялись отправлять будущие шесты в багажных вагонах. Однако до места назначения невредимыми доезжали далеко не все стебли. К тому же далеко не из всех уцелевших получался шест.

Потом появились металлические шесты, а со временем и фибергласовые. Хотя еще очень долго я продолжал прыгать с бамбуковым, в том числе и на Олимпиаде. После Игр мне со всех концов света стали присылать шесты. Один фибергласовый подарил грек Рубанис. Дарили и металлические, специально сделанные под мой вес. Такие шесты, рассчитанные под параметры конкретного человека, ломались редко. Один я храню до сих пор - на нем так и нацарапали - «Чернобаю».

С бамбуковым шестом было сложно соревноваться даже с европейскими соперниками, которые сразу оценили преимущество американского инвентаря. Пытались, конечно, производить металлические шесты и в Союзе, но не было технологий. Советские шесты были по весу легче, но очень хрупкими - и быстро ломались. Потом придумали сборный шест, который можно было собрать из двух половинок. Ведь переезды всегда были для прыгунов головной болью. Когда остальные члены команды, перебросив сумку через плечо, садились в поезд или самолет, мы ходили договариваться про транспортировку, стараясь самостоятельно проследить, чтобы в багажном отсеке инвентарь не придавили, не сломали.

Но соревноваться с такими шестами все равно было по меньшей мере неэффективно. Поэтому те, кто имел хотя бы малейшую возможность, прыгали с американскими. Много инвентаря посылали непосредственно из Штатов, однако ко мне он не доходил. Прознав об этом, спорткомитет все шесты раздал другим спортсменам. Да это и к лучшему: зачем мне одному столько? Позже всесоюзный комитет стал закупать шесты. А ведь в начале у нас во Львове был один шест на всю группу.

ВЫГНАЛИ ИЗ ИНСТИТУТА ТОРГОВЛИ - ПОПАЛ В ИНФИЗ

- Вы - один из первых выпускников Львовского института физкультуры, где, по сути, и начали серьезно заниматься спортом. Доводилось слышать, что туда вы попали совершенно случайно…
- На самом деле мой путь в спорт начался с… института советской торговли. Когда в 1945-м наша семья приехала во Львов из Днепропетровска, института физической культуры еще не существовало. Со справкой об окончании восьми классов вечерней школы - война отобрала у многих ребят возможность получить полное школьное образование - я поступил на подготовительные курсы. Как-то на перемене один старшекурсник схватил меня за рубашку: «Ты плавать умеешь?» На воде я, конечно, держался, но вот о том, что существуют спортивные виды плавания, не имел никакого представления. Мне выдали какие-то трусы, резиновую шапочку и велели через несколько дней явиться на соревнования. Тот крошечный бассейн «Спорткомбината», где проходило первенство вузов Львова, стал первым увиденным мною в жизни. До этого я, как и многие мальчишки, барахтался в водах Днепра и не представлял, что можно плавать зимой.

Перед соревнованиями все выстроились на параде в плавательной форме - плавках и шапочке, лишь я один стоял в длинных, почти до колен, трусах. Тут подошел ко мне один известный в то время тренер по плаванию - и говорит на ухо такое! А потом, когда слова иссякли, взял за руку и вывел из зала. Я собирался уйти, но вспомнил, что нужно плыть, ведь не просто же так меня прислали из института. Закатал я эти трусы как можно выше - получились плавки - и снова вышел на парад. Меня все-таки выпустили на старт. Но, когда нырнул в воду, почувствовал, что мои «плавки» уползли ниже колен.

Вот так я участвовал в первых в своей жизни соревнованиях - одной рукой греб, как умел, второй подтягивал трусы. Несмотря на результат, у себя в вузе я прослыл спортсменом. И профсоюз стал заявлять меня на все без исключения вузовские старты - гонки на лыжах, гимнастику, легкую атлетику. Это было комично: в соревнованиях по бегу я часто даже не знал, какую дистанцию бегу. Все бегут - и я вместе со всеми. А в голове одна мысль: «Ну сколько же еще можно бежать?»

Через год, в 1946-м, во Львов приехала комиссия из Киева и стала отбирать студентов на Всесоюзный парад физкультурников в Москве. Мне очень хотелось участвовать в этом параде: я, как и многие другие, мечтал увидеть своими глазами живого Сталина. И меня как «активного спортсмена» пригласили на отбор. Комиссия спросила: «Что вы умеете?» «Плавать», - говорю. «А что еще?» - «Умею стойку на руках делать», - соврал я. То, что мы с мальчишками когда-то делали во дворе - какой-то переворот через руки с согнутыми ногами, назвать стойкой было невозможно даже при большом желании. Естественно, меня попросили показать эту стойку. Ну, я размахнулся изо всех сил - и забросил ноги… на стол комиссии. Но, видимо, с удовольствием все это проделал. Как иначе объяснить, что меня все-таки отобрали? Причем - в число акробатов.

Нас тренировали с утра до вечера. И в итоге все получилось, как мы мечтали: выступили на параде, увидели Сталина, попали на прием в Кремль. Но когда после этого, довольный собой и жизнью, я вернулся во Львов, оказалось, что меня отчислили из института за пропуск занятий. По этой же причине оказался за стенами мединститута известный профессор фехтования, а тогда просто студент Володя Келлер. Во время подготовки к параду мы с ним очень сдружились. А когда остались не у дел, вместе пошли подавать документы в институт физкультуры, который в тот год открылся и объявил повторный набор посреди учебного года.

ХОТЕЛ БЫТЬ КАК ОУЭНС

- В институте физкультуры вы для начала выбрали довольно сложную спортивную специализацию - легкоатлетическое десятиборье. Почему?
- Вначале я хотел бегать на короткие дистанции, как Джесси Оуэнс, который пробегал стометровку за 10,2. Его фото я увидел в одном учебнике по легкой атлетике за 1936 год, который мне подарили. Мы все в те времена восхищались Оуэнсом. Хотели узнать, как он тренируется, что ест и пьет. В институте под руководством настоящего фанатика - Павла Чубанова, который на стадионе дневал и ночевал, я научился пробегать стометровку за 11 секунд.

А насчет десятиборья… В то время главной изюминкой спортивной подготовки была всесторонность. Это теперь привыкли, что у каждого атлета изначально определена узкая специализация. В десятиборье я пошел еще по одной причине - от испуга. В отдельных видах легкой атлетики другие студенты уже хорошо овладели техникой, а я, по большому счету, ничего не умею. А потом просто вошел во вкус. Но среди всех видов прыжок с шестом был у меня самым слабым.

Мы тогда вообще не знали, как прыгать. Для нас единственным наглядным пособием был пожилой человек, приходивший на стадион со своим шестом и тренировавшийся в удовольствие. Брал он высоту где-то под два с половиной метра. И вот чтобы поднять результаты в своем самом отстающем виде, который на соревнованиях неизменно приносил мне «баранки», я стал уделять ему особое внимание. Начал тренироваться у Всеволода Типакова, до войны окончившего московский институт физкультуры. Но как быть с техникой? Подсмотреть было не у кого, а фотографии в учебниках, давали мало информации: фотографы для усиления эффекта снимали снизу. Казалось, будто прыгун парит в облаках.

У меня возникало много вопросов: обязательно ли именно так выполнять все движения, копировать положение рук и ног? Со временем понял: нужно найти индивидуальную технику. Поэтому, чтобы увидеть со стороны свои прыжки и найти оптимальный вариант, приобрел кинокамеру в одном из комиссионных магазинов. Это была удача, но появилась новая головная боль - где достать пленку, проявители, закрепители? Несмотря на все трудности, мы в собственном развитии совершили прорыв. Камеру я брал во все поездки за рубеж, за что мне опять же делали замечания - руководители постоянно чего-то боялись. А я хотел снимать прыжки своих соперников, учиться у них лучшему.

Кроме десятиборья занимался спортивной гимнастикой и акробатикой. Не мог не увлечься этими видами спорта, поскольку учился в одной группе с легендарным Виктором Чукариным. Многим хотелось уметь делать то же, что и он. А мне особенно. Это мое наблюдение за гимнастикой Чукарина и прошлая акробатическая подготовка позже помогли при прыжках с шестом. Я так увлекся поисками нового, что до сих пор не могу остановиться.

- Вас считали фанатом, ведь вы тренировались больше, чем было принято. Сколько времени проводили на стадионе?
- А вы знаете, что идея тренироваться ежедневно возникла именно во Львове? Я и мои товарищи стали делать это одними из первых. Благо, условия позволяли. Осенью, как только начинался сезон дождей, мы перебирались в манеж. Перед этим привозили туда гору стружек. По американскому образцу мы, тренеры и спортсмены, решили соорудить яму для приземления. Это сейчас прыгать на поролоновый мат - одно удовольствие. А мы приземлялись в опилки, которые сбивались, становились твердыми и часто служили причиной травм. Еще раньше прыгали в песок, который утрамбовывался после нескольких попыток. Так что приходилось выкручиваться, чтобы удачно приземлиться. А стружки были упругими, амортизировали, их легко можно было перекопать. Мы их искали сами: ездили на пилорамы, договаривались. Ни в одном другом городе невозможно было увидеть в манеже стружки или опилки: руководство сооружений поднимало крик, что прыгуны с шестом мусорят. К тому же в легкой атлетике в те времена доминировала теория, что если атлет будет тренироваться зимой, к летнему сезону он подойдет перетренированным и не сможет показывать высокие результаты.

В МЕЛЬБУРНЕ ВМЕСТО ПРЫЖКОВ ДЕЛАЛ МАССАЖ

- В 1956-м на Играх в Мельбурне вы, один из претендентов на высокий результат, закончили соревнования среди аутсайдеров. Что произошло?
- Для меня та Олимпиада стала наибольшим спортивным разочарованием. Даже теперь, когда думаю о том упущенном шансе, ощущаю холодок в груди. Ведь выступить мог значительно лучше, а финишировал одиннадцатым. Что любопытно: до этого боевой результат 4.40 показывал стабильно и в дождь, и в снег.

…Это был дождливый день. К началу финала дождь закончился, но было сыро и прохладно. Отпрыгали мы первую попытку. Закутавшись в одеяла, чтобы не дать мышцам остыть, ожидаем следующего выхода. И тут вижу, что моего друга Володю Булатова сжало в комок. Я принялся быстро массировать его. А мышцы стали будто железными, судорога не отпускала. Для этого пришлось вложить всю силу рук, которая мне самому была нужна уже через несколько минут. Но выбирать не приходилось: Володе было ужасно больно, он матерился во всю глотку: «Чернобай, делай хоть что-нибудь! Спаси меня!» Я взял его на руки и понес в медпункт. А за мной вприпрыжку понеслось все наше начальство, которое до этого скучало на трибунах, ожидая начала борьбы за медали. Они, очевидно, подумали, что я удираю из Советского Союза с Булатовым на руках. За это после окончания соревнований я получил отдельный нагоняй. Так я пропустил несколько высот. А когда вернулся в сектор, то рук просто не чувствовал: всю силу отдал массажу. А ведь из-за плохой погоды результат у призеров был невысок, и у меня был шанс побороться за медаль.

Что же произошло с Булатовым? Володя - сибиряк, задиристый, смелый парень и ко всему - хороший товарищ. Он всегда настраивался только на победы, но очень часто проигрывал мне, но не сдавался и придумывал разные штуки, которые могли бы помочь ему прыгать выше. И вот на тренировках я стал замечать, что у него появились судороги. Надо сказать, что возле спортсменов сборной всегда крутились «химики», как мы называли спортивных медиков. Не секретом для нас были попытки некоторых спортсменов стимулировать организм, повысить его работоспособность. Об этом не принято было говорить вслух, но все мы догадывались, в чем причина побед и рекордов некоторых наших выдающихся атлетов. Это было очевидным: от них ни на шаг не отходили лаборанты.

Мне кажется, позволил над собой «похимичить» и Володя Булатов. Он всегда был нервным, перевозбужденным, а после соревнований прилично выпивал. Уже потом я узнал, что алкоголь позволял ему расслабить тело. Ничто другое ему не помогало. Несмотря на то, что я прыгал выше Булатова, на Олимпиаде основную ставку делали именно на него. Ведь как тогда у нас считалось: если ты себе места от волнения не находишь, значит - боец, переживаешь за результат. Я же был всегда внешне спокойным. Из-за этого меня не раз упрекали: мол, я не очень хочу победить, не до конца выкладываюсь. Возможно, поэтому руководство не считало, что я смогу добиться успеха.

В Мельбурне все с самого начала пошло наперекосяк. Мне велели начинать прыжки со стартовой высоты. А ведь я привык прыгать с 4.20 - 4.30. Я специально тренировался, чтобы показывать высокий результат, используя наименьшее количество попыток.

Для меня в подготовке всегда главной определяющей была свобода. Я до сих пор боюсь произносить это слово, но без нее спортсмен никогда не достигнет результата. Ведь кто лучше всего чувствует организм спортсмена? Он сам. Тренеры хотят достичь результата, но при этом порой игнорируют самочувствие своих учеников. «Нужно делать вот так, и все тут!» - не раз приходилось слышать. «Но почему?» - не унимался я, ведь лучше всех знал, что именно может вывести меня на пик возможностей, с какой именно высоты следует начинать прыжки. А в ответ слышал банальное: «Чтобы был зачет». А какой зачет на Олимпийских играх, когда ты прошел квалификацию и готовишься к финалу? В финале нужно рисковать.

- А вам не предлагали «фармакологическую поддержку»?
- Предлагали. Но я всегда отшучивался: «Как подумаю, что выпил что-то такое, у меня руки потеть начинают. А как тогда держаться за шест?» И это было недалеко от истины. Я начинал подготовку к Играм в Риме, но из-за нарастающей фармакологической волны в спорте решил закончить активные выступления. Просто не хотел играть по тем правилам, мне они казались противоестественными. С нами тренировались прыгуны - на обычных соревнованиях нормальные люди, но как только подходил ответственный старт, они менялись на глазах. Выражения лиц становилось неузнаваемым, изо рта текла слюна, поведение было неадекватным. Я не хотел идти по такому пути.

Так, я «завязал» со спортом. Моим самым большим достижением был рекорд Союза - 4.52, установленный с подаренным американцами металлическим шестом. Сколько продержался мой рекорд, я и не помню. Побили его, когда атлеты стали прыгать на фибергласовых шестах. Но я уже не следил за ходом тех событий. Мне это было не интересно. Меня больше интересовал тренировочный процесс, спортивная наука.

Меня все считали чудаком, но жить было интересно. Сразу после института меня оставили на кафедре легкой атлетики. Я работал в удовольствие, продолжая научные исследования. Сам мастерил аппаратуру для изучения биомеханических параметров легкоатлетических упражнений. За помощью обращался к старым друзьям, тоже бывшим спортсменам, которые работали в лаборатории Политехнического института. Они сделали датчики, позволяющие фиксировать вертикальные и горизонтальные колебания центра массы тела во время бега. Выполняли и другие мои просьбы, постоянно подшучивая надо мной. «Ну ты и придумал, - смеялись коллеги. - Прицепил к пятой точке датчики - и бегаешь…»

Виталий Чернобай

Родился 23 мая 1929 года в Днепропетровске. Участник Олимпиады-1956. Рекордсмен СССР в прыжках с шестом (4.52). Кандидат педагогических наук. Доцент кафедры легкой атлетики Львовского университета физической культуры. Автор методики исследования биомеханических параметров целостных легкоатлетических упражнений «телеподометрия».

Елена САДОВНИК

СЭ в Украине